1. Вещь и предмет права

2. Телесные и бестелесные вещи

B0%D1%81%D1%82%D1%8C%20-%20C.-%D0%9F%D0%B5%D1%82%D0%B5%D1%80%D0%B1%D1%83%D1%80%D0%B3,%201911%D0%B3..rtf#sub_481">3. Вещи оборотные и внеоборотные

4. Вещи простые и составные; совокупности вещей и прав: имущество в

экономическом и юридическом смысле: понятие "особого имущества"

5. Недвижимые и движимые вещи

6. Генерические и индивидуально определенные, заменимые и незаменимые,

потребимые и непотребимые, тленные и нетленные вещи

7. Вещи делимые и неделимые; состав вещи

8. Главная вещь и принадлежность

9. Плоды

1. Вещь и предмет права

Понятие объекта права берется иногда в смысле предмета юридических норм, которым служат известные составы фактов и выводимые из них юридические понятия. В этом смысле понятие объекта права входит в изложенное уже учение об источниках права, тогда как самостоятельное значение в теории гражданского права оно получает лишь тогда, когда под объектом права понимают предмет только субъективных прав или юридических отношений. Но и в этом смысле объектом права считают либо то, что подчинено господству, либо то, на что направлено это господство: напр., объектом обязательственного права называют одинаково и действие должника, и предмет этого действия. Направление господства было бы, кажется, правильнее относить не к понятию объекта, а к содержанию и цели права, и объектами права были бы тогда все блага, в которых мы можем иметь какой-либо защищенный интерес*(436). Эти блага могут лежать или в нас самих и составлять права личности - для которых понятие объекта права не имеет существенного значения, сливаясь здесь с понятием субъекта права, - или во внешнем по отношению к нам мире, где это же понятие получает свое настоящее значение именно потому, что оно связывается с отсутствующими при правах личности юридическими отношениями и противополагается понятию субъекта права, обнимая собою все то, что не есть этот субъект.

Объекты права, получаемые нами из внешнего мира, носят общее название "вещи", которое на языке юридических понятий имеет два смысла: широкий и тесный. В первом оно означает предмет, или объект права вообще, т. е. все, что не есть субъект права, или все те материальные и идеальные блага, которые служат удовлетворению защищенных общественной властью интересов. Из этого представления выходят, напр., прусский Landrecht (1, 2 § 1) и Австрийское гражданское уложение (§ 285), считая вещью все, что может быть предметом какого-нибудь права или какой-нибудь обязанности. И понятие вещи в таком смысле, естественно, расширяется с расширением круга защищаемых правом интересов, которыми обнимаются теперь не только имущественные отношения, но и авторское право, защита имени, патенты на открытия и изобретения, промышленные марки, фирмы и даже интересы здоровья, свободы, чести и т. д. Во втором, т. е. в тесном смысле, под вещью разумеется лишь то, что находится в пространстве и ограничивается пространством, или все то, что воспринимается непосредственно нашими органами чувств, в противоположность тому, что представляет искусственное распространение понятия вещи в этом смысле на продукты нашей умозрительной деятельности*(437). Это - так наз. физические или телесные вещи, которыми новое Немецкое уложение (§ 90), наряду со старым и новым Торговыми кодексами Германии, равно как и некоторыми другими европейскими законодательствами, ограничивает самое понятие вещи, применяя во всех тех случаях, где приходится иметь дело с представлением о вещи в широком смысле, более общий термин - "предмет права" (Gegenstand des Rechts). Тем не менее название "вещь" в литературе гражданского права и во многих еще законодательствах употребляется одинаково как в широком, так и в тесном смысле этого слова, откуда возникают следующие практические неудобства.

Во-первых, отождествление вещи с объектом права ведет к смешению различных категорий объектов и обязывает в каждом отдельном случае к исследованию вопроса о смысле, который закон придает этим понятиям в данном применении. Во-вторых, оставляется без внимания, что понятие вещи получает значение для права только тогда, когда оно наделяется особыми признаками, отличающими вещь от других объектов и дающими ей, так сказать, специальную юридическую метку. Эту специальную метку вещи в области права составляет, прежде всего, ее телесное бытие и, затем, принадлежность к составу имущества*(438). Другие объекты права не имеют этого телесного бытия и могут как принадлежать, так и не принадлежать к имуществу. Вещь всегда характеризуется обоими указанными признаками и ими отличается от других объектов права.

Не надо только думать, что эти признаки имеют исчерпывающее значение и достаточны для юридической характеристики вещи. В природе существует много вещей в смысле предметов чувственного восприятия, которые не могут быть вещами в юридическом смысле. Таковы, напр., солнце, звезды, облака и т. д. То же следует сказать и о многих категориях вещей, изъятых из гражданского оборота, напр., открытом воздухе, текучей воде, крепостях, публичных дорогах, музеях и т. п. С другой стороны, существуют и бестелесные объекты, несомненно, входящие в состав имущества, напр., фирмы, промышленные марки и т. д. Поэтому к указанным признакам вещи необходимо присоединить критерий, который позволял бы отличать, с одной стороны, юридическое понятие телесной вещи от неюридического понятия той же телесной вещи, и с другой - принадлежность к имуществу телесных вещей от такой же принадлежности к нему и многих видов бестелесных объектов права.

Законодательные определения не могут иметь здесь веса, так как дело идет о понятии не положительной, а научной юриспруденции. Даваемое в пандектах (pr. § I, 7 D. 2. 2) определение, которое называет критерием телесной вещи ее ощутимость ("corporales hae sunt, quae sui natura tangi possunt"), не может быть признано ни легальным, ни исчерпывающим. Еще менее состоятельно определение вещи у Виндшейда в смысле "куска неразумной природы" (einzelnes Stьck der vernunftlosen Natur)*(439), и не только потому, что оно противоречит законодательствам, распространяющим представление о вещи или объекте права и на человека, но и потому, что поземельные участки и множество других вещей являются в действительности не отдельными "кусками неразумной природы", а обширными комплексами таких кусков.

Решающее значение для понятия вещи имеют: во-первых, указанное выше общее противоположение между предметами непосредственного чувственного восприятия и продуктами представления или умозрения; во-вторых, способность предметов чувственного восприятия стоит в нашем обладании, обусловленная состоянием знаний, хозяйства и других факторов исторической жизни: исключенная теперь, напр., в отношении к солнцу, звездам и другим недоступным для нашего господства предметам, она может возникнуть тогда, когда нам удастся установить, хотя бы путем электричества, воздействие на небесные тела и воспользоваться его последствиями на земле*(440); в-третьих, воззрения гражданского оборота, насколько ими та или другая вещь признается обладающей потребительной или меновой ценностью, сообщающей ей в то же время и способность служить самостоятельно предметом человеческого обладания.

Поэтому существенными признаками вещи в юридическом смысле следует признать, сверх ее телесных свойств и имущественной ценности, также ее оборотоспособность и самостоятельность, причем и об этих свойствах вещи надо сказать, что они определяются не только юридическими нормами, но еще более - господствующими в каждый данный момент исторического развития воззрениями гражданского оборота. Оборотоспособность не предполагает при этом только индивидуального господства, допуская и коллективное обладание, а самостоятельность, исключая юридическое понятие вещи в тех случаях, когда эта последняя не может существовать, не теряя своей ценности, иначе, как в связи с другой вещью, не исключает этого понятия при многих категориях и связанных между собой вещей. Например, здание в отношении к земле, на которой оно воздвигнуто, неотделенные плоды вещи, растения на корню, не родившийся, но уже зачатый приплод домашних животных, намыв на берегу реки и т. д. - представляют собой не вещи, а состав вещи, тогда как висячий замок на двери, драгоценный камень в кольце и т. д. будут самостоятельными вещами, так как они могут быть отделены без ущерба для своей ценности от того целого, в котором они имеют значение не составной части, а принадлежности*(441) (см. ниже). Точно так же, принимая телесность и самостоятельность за существенные признаки юридического понятия вещи, нельзя включать в него и так наз. совокупности вещей и прав (universitates facti et juris), о которых мы будем говорить подробнее впоследствии. Приведем здесь только в виде примеров стадо, библиотеку, имущество, наследство и заметим, что объединение вещей и прав, входящих в эти совокупности, не может быть телесной вещью уже потому, что оно представляет собой абстракцию от вещей и прав, сохраняющих свою самостоятельность в гражданском обороте и могущих служить самостоятельным предметом юридических сделок. Но если единицы, составляющие совокупность вещей, не имеют самостоятельной ценности в гражданском обороте, как, напр., капли вина в бутылке, зерна в мешке с пшеницей, карты в колоде, спички в коробке и т. д., то и Немецкое уложение, допускающее понятие вещи только в телесном смысле и отрицающее на этом основании в отношении к совокупностям вещей как таковым все сделки вещного права, принимает в указываемых случаях за вещь не лишенные ценности единицы таких совокупностей вещей, а так или иначе ограниченную массу этих единиц*(442).

Из сказанного видно, что понятие вещи неабсолютно и неизменно, а обусловлено, как и все право, культурными влияниями и нормами положительного законодательства. Кроме того, оно представляется в таком же смысле юридическим понятием, как и понятие юридической личности, и как это последнее не совпадает с конкретной личностью, а основано на абстракции, так и юридическое понятие вещи не покрывается ни одной из реально существующих вещей. Независимо от вещей, вообще недоступных для права, и все остальные имеющиеся в природе вещи служат вещами в юридическом смысле не в том виде, как они существуют в природе, не в своих постоянно изменяющихся физических и химических свойствах, а в совокупности лишь тех отношений к ним человека, которые допускают юридическое обладание. Поэтому к числу вещей в юридическом смысле должны быть отнесены не только ощутимые и обладающие той или другой формой предметы, но и такие бесформенные тела, как, напр., жидкости вроде вина, масла, воды, если они заключены в известные сосуды или хранилища, равно как и такие неощутимые вещи, как, напр., газ, пар, сжатый воздух и даже электричество, если они хранятся в каких-либо помещениях или передаются через соответственные трубы и провода.

Принадлежность электричества к телесным вещам возбуждает еще сомнения, и большинство юристов высказывается по этому вопросу в отрицательном смысле, ссылаясь на то, что электричество есть сила, а не материя*(443). Но метафизический спор о силе и материи не имеет значения для права, и, принимая за критерий вещи не ее ощутимость или весомость, а наше чувственное восприятие и нахождение его предмета во внешнем мире с качествами ценности, оборотоспособности и самостоятельности, мы не видим, почему, относя к телесным вещам светильный газ, можно отвергать принадлежность к ним же и электричества, раз оно измеряется динаметрами подобно газомерам для газов и не только передается через провода, но и распределяется как самостоятельная и оборотная ценность, с которой гражданский оборот связывает те же представления, что и со всеми другими телесными вещами*(444).

Напротив, тело человека и его части не могут быть причислены к вещам, так как они входят в понятие субъекта права и трактуются объективным правом именно в этом смысле. Не составляя имущества своего обладателя, они не составляют имущества и для другого. Только с отделением от тела его частей, напр., волос, зубов и т. д., эти последние делаются вещами в юридическом смысле и поступают, на основании оборотных воззрений, в собственность их прежнего носителя. То же следует сказать и о всем, что присоединяется к телу для его сохранения, напр., пломбах к зубам, искусственных конечностях и т. д. Юридические сделки на все эти части человеческого тела будут сделками только на имеющие возникнуть вещи, и если, в принципе, эти сделки должны быть признаны действительными, то их нельзя толковать в смысле принуждения обязавшегося лица к отделению той или другой части своего тела. Такое толкование нарушало бы принцип неприкосновенности личности и ставило бы нас на точку зрения римских XII таблиц ("in partes seccare") и шекспировского Шейлока. Поэтому единственным последствием сделок на части человеческого тела, в случае неисполнения этих сделок, может быть вознаграждение за вред и убытки.

Больше сомнения представляет юридическое положение человеческого трупа. Он может входить в состав имущества, напр., врача или анатомического института, и его уже поэтому можно рассматривать как вещь. Но не составляя опять имущества того лица, которое при своей жизни было его носителем, труп не может быть предметом ни овладения, ни наследования, и допускает лишь такие прижизненные и посмертные распоряжения, которые содержат в себе научные и им подобные общеполезные цели. Все другие распоряжения трупом противоречили бы "добрым нравам", что надо одинаково сказать и о содержащих в себе труп или его золу гробах и урнах, так же, как и о других предметах, связанных с погребением. Поэтому о всех этих предметах, наравне с трупом, живым человеческим телом и его частями, можно сказать, что они необоротоспособны и принадлежат к вещам лишь в том ограниченном смысле, в котором им будет недоставать одного из важнейших признаков вещи: ее оборотоспособности*(445).

Что касается нашего законодательства, то оно особенно скудно постановлениями о вещах и, не различая вещей в тесном и широком смысле, называет те и другие в большинстве случаев не вещами, а "имуществом". Встречается, правда, и название "вещь", но не в смысле общего термина (ст. 268, 277, 405, 534, 538-540 т. Х ч. I и др.), которым служит слово "имущество". Независимо от соображения об неимущественных объектах права, эта терминология особенно неудобна потому, что словом "имущество" означается в нашем же законодательстве два различных понятия: совокупность прав как одно целое, и отдельные вещи и права как составные части этого целого (ст. 383-419).

Обратимся теперь к основным различиям в вещах и остановимся на тех из них, которые имеют наиболее общее значение, так как с менее общими различиями мы встретимся еще в учениях вещного права.

2. Телесные и бестелесные вещи

Это разделение вещей взято из римского противоположения res corporales и res incorporales, но в европейской юриспруденции получает иное содержание. В римском праве оно касается не столько вещей, сколько составных частей имущества, в которых различаются, с одной стороны, собственность (res corporalis) и с другой - все остальные права (res incorporales). Собственность до такой степени отождествляется и сливается с вещью, которая служит ее предметом, что подмен одного понятия другим совершается сам собой, и мы говорим о вещи, когда следовало бы говорить о праве на нее (res meam est). При других правах это отождествление невозможно, и тут право разделяется от вещи, в которой оно имеет место. Таким образом, римское различие между res corporales и res incorporales исходит из смешения собственности с вещью и выражает только антитезу этого права, отождествляемого с вещью, и всех других прав, не допускающих ни такого отождествления, ни применения к себе положения, действующих относительно собственности*(446).

Указываемое различие в составных частях имущества и в правах на него переносится европейской юриспруденцией на самые предметы права, в пределах которых создается новая категория "бестелесных вещей", обнимающая собой все блага, не имеющие телесного бытия, но защищаемые объективным правом*(447). Это - не более, как фикция вещи для таких объектов права, которые, не обладая свойствами вещи, тем не менее, приравниваются к этой последней. Отсюда не следует, однако, чтобы "бестелесная вещь" была фиктивна, как объект права: она фиктивна, как вещь, но существует, как отличный от вещи и постоянно возрастающий в своем значении объект права. Сюда принадлежат, главным образом, так наз. "нематериальные блага" (immateriale Gьter), т. е. научные, художественные, промышленные и другие духовные продукты нашей деятельности, которые, проявляясь вовне, получают известную самостоятельность и имущественную ценность, сообщающие им способность быть предметом права и юридической защиты - если не того же содержания, как защита телесных вещей, то в близкой к ней форме абсолютных исков, действующих против всех и каждого. Это обстоятельство и подает повод, с одной стороны, к перенесению на юридические отношения в "нематериальных благах" положений, признанных для юридических отношений в телесных вещах, и, с другой - к созданию особой категории так наз. "прав на права" (Rechte an Rechte). То и другое одинаково неправильно.

Абсолютная защита права, как это нам уже известно*(448), совместима с различным содержанием права как по его предмету, так и по цели. И если права личности пользуются абсолютной защитой, не допускающей смешения этих прав с правом собственности, то и к принадлежащим сюда же "правам на нематериальные блага" не могут применяться ни положения, имеющие силу для телесных вещей, ни такие ходячие и в настоящее время термины, как "литературная собственность", "художественная собственность", "собственность на фирмы, марки" и т. д.

Что касается категории "прав на права", то, чуждая римскому праву, она изобретена немецкой юриспруденцией в связи с распространением понятия вещного права от его действительного предмета, телесной вещи на такие абстракции, которые не могут, сами по себе, служить предметом ни для какого права. Раз мы считаем правом защиту интересов или защищенное общественной властью пользование различного рода благами, то предметом права могут быть только эти блага: пользование пользованием, как личной прерогативой, а не объективно существующим благом, не имело бы никакого смысла. То, что называют "правом на право", есть всегда право на объект, который или передается целиком от одного субъекта другому, или в котором устанавливается, рядом с пользованием одного, и пользование или соучастие другого субъекта. Когда говорят, напр., о залоге на сервитут, то в действительности имеют дело с правом не на сервитут, а на его предмет в пределах предоставленного хозяину сервитута права распоряжения этим предметом - совершенно так же, как при обыкновенном залоге имеют дело с особым правом на вещь в пределах принадлежащего собственнику права на эту же вещь. И как залог вещи нельзя называть залогом собственности, так и залог сервитута нельзя считать "правом на право". Иначе пришлось бы признать прекращение "права на право" во всех случаях прекращения права, служащего его мнимым предметом. В действительности залог сервитута, залог обязательства и залог самого залога продолжают существовать, несмотря на прекращение заложенного права, и это потому, что предметом такого залога служит не заложенное право, а предмет этого права*(449).

Наше законодательство не знает деления вещей на телесные и бестелесные, хотя многие из наших юристов держатся другого мнения, а некоторые, как, напр., Кавелин*(450), прямо находят его в ст. 416-419 т. Х ч. I, различающих имущества "наличные" и "долговые", смотря по тому, "укреплены" ли они за данным лицом, переданы ему, им самим произведены или состоят в "долгах на других лицах" и принадлежат ему "по договорам, заемным письмам, векселям, всякого рода обязательствам". Если бы это мнение было верно, то мы были бы поставлены в необходимость признать право собственности, право владения, сервитуты, залог, авторское право и все права на "нематериальные блага" либо телесными вещами, либо долговыми обязательствами. То и другое заключение одинаково абсурдно, и мы предпочитаем видеть в различии между "наличными" и "долговыми" имуществами простое воспроизведение противоположения вещных и обязательственных отношений, что само собой лишает указываемое нашим законом различие самостоятельного значения.

Сказанным доказывается несостоятельность как представления о "правах на права", так и всего различия телесных и бестелесных вещей. Самое название "телесная вещь" представляет собой плеоназм, так как всякая вещь телесна уже в силу своего понятия, а название "бестелесная вещь" заключает в себе внутреннее противоречие, так как бестелесностью исключается то же понятие вещи. О различии между телесными и бестелесными вещами можно еще говорить в отношении к объектам права вообще, но для учения о вещах оно не имеет никакого значения. Это различие уравнивает здесь то, что не должно быть уравниваемо, и ведет к метафизическим построениям, ничего не разрешающим и осуждаемым практикой жизни. Во всяком случае, подобные приемы разработки юридических понятий не могут содействовать их определенности и ясности, и им нельзя не предпочесть точки зрения Немецкого уложения, состоящей в признании самостоятельности понятия вещи, в смысле исключительно телесного предмета (§ 90), и вытекающего отсюда строгого разграничения между вещными правами, имеющими место исключительно в телесных вещах, и юридическими отношениями в так наз. "нематериальных благах".

3. Вещи оборотные и внеоборотные

Первыми называют вещи, стоящие в гражданском обороте и способные служить предметом как юридического господства отдельного лица, так и его гражданских прав; последними - вещи, изъятые из имущественного обмена и уже поэтому не способные, как будто, быть предметом гражданских прав. При этом оборотоспособность вещи считается общим правилом, вытекающим из назначения ее состоять под господством человека, а отсутствие этого качества - исключением, основанным на природных свойствах некоторых разрядов вещей или на особых определениях общественной власти*(451).

Это разделение вещей также заимствовано из римского права и опять переделано европейской юриспруденцией не без ущерба практическим потребностям и истинным задачам права. Римские юристы различали вещи, стоящие в гражданском обороте (res in commercio), и вещи, исключенные из этого оборота (res extra commercium), но в основание этого различия клали только понятие имущества; так что "экстракоммерциальные" вещи (res extra commercium) исключались из гражданского оборота лишь настолько, насколько дело шло об их отношении к имуществу. Исключенные из состава имущества, эти вещи не переставали служить предметом неимущественных гражданских прав; как это можно видеть на исковой защите важнейшей категории принадлежащих сюда вещей, а именно - тех, которые предоставлялись общественному пользованию (res publicae, quae in publico usu habentur) и причислялись к res extra patrimonium, т. е. вещам, стоявшим вне имущества и отличным в этом отношении от res in patrimonio, как вещей, входивших в имущество. Поэтому экстракоммерициальные вещи и были для римских юристов не неправоспособными вещами в пассивном смысле понятия правоспособности, какими они стали для европейской юриспруденции, а необоротоспособными только в имущественном смысле*(452).

Таким образом, основанием римского деления вещей в занимающем нас теперь смысле было нахождение или ненахождение их в составе имущества, тогда как основанием этого же деления в новой юриспруденции сделалось положение вещей в гражданском обороте, отождествленном с понятием имущественного оборота. Показать неправильность этого отождествления - значит показать и неправильность нового учения об оборотных и вне-оборотных вещах, для чего мы, прежде всего, должны выяснить понятие гражданского оборота.

Словом "оборот", без присоединения к нему эпитета "гражданский", выражают обыкновенно передвижение лиц и вещей в пространстве. В этом смысле понятие оборота есть удаление препятствий, лежащих в пространстве, к сношениям людей друг с другом и с предметами их обладания. Главным средством для достижения этой цели служит двигательная сила, по различию форм которой различают: оборот дорожный в смысле прохода и проезда на лошадях и других животных, оборот железнодорожный, водных сообщений, телеграфный, телефонный и т. д., причем к понятию оборота в этом смысле применяют часто и другие выражения, как, напр., перевозочные средства и пути сообщения (Transports- und Communicationswesen). Это понятие оборота, принимаемое чаще всего экономическими писателями, не обнимает собой, однако, даже всего того, что разумеют обыкновенно под "хозяйственным оборотом". Этот последний слагается из обмена всех хозяйственных благ и действий. Поэтому он содержит в себе и такие элементы, для которых приближение расстояний вовсе не составляет характерной черты (напр., меновой, кредитный оборот и т. п.).

Но "оборот" понимается в еще более широком смысле всех сношений людей друг с другом, и в этом смысле он захватывает, очевидно, самые высокие цели общественной, политической и нравственной жизни. Если понятие оборота берется в этом смысле, то его средствами удовлетворяются и такие потребности, которые не имеют ничего общего с имущественными целями. Так, напр., дороги, телеграф и т. д. являются не только вспомогательными средствами для производства и потребления хозяйственных благ, но и могучим орудием государственного управления, ведения войны, поддержания общественной солидарности и т. д. Связь с хозяйственной жизнью выражается здесь лишь в издержках на сооружение и содержание таких оборотных учреждений, цель которых выходит явно за пределы одного хозяйственного оборота.

Таким образом, если понятие оборота в тесном смысле можно определять как совокупность средств и учреждений, имеющих целью устранить препятствия, лежащие на пути сношений людей и вещей вследствие отделяющих их расстояний, то понятие оборота в широком смысле заключает в себе все учреждения и нормы, при посредстве которых совершается и обеспечивается удовлетворение разнообразнейших потребностей человека, требующих для этого, при разделении труда и ограниченности индивидуальных средств, содействия других людей.

К сожалению, понятия оборота в том и другом смысле часто смешиваются, и юридическое значение связывается только с учреждениями оборота в тесном смысле этого слова. Но можно ли представить себе и этот оборот без публичных дорог, рек, морей и тысячи других вещей, не состоящих в имущественном обмене и не входящих ни в чье индивидуальное обладание, но более необходимых для оборота, чем все предметы имущественного обмена и индивидуального обладания! Причина исключения предметов общественного пользования из оборота лежит, очевидно, в смешении понятий оборота и имущества. Насколько правильно исключение этих предметов из понятия имущества в юридическом смысле, - понятия, слагающегося из таких прав и обязанностей, которые обладают переводимой на деньги меновой ценностью, совершенно чуждой предметам общественного пользования, - настолько же неправильно исключение тех же предметов из понятия оборота в широком смысле, вмещающего в себе не только меновые, но и потребительные, и идеальные ценности, весьма отличные от понятия имущества в юридическом смысле.

Вот почему и такие выражения, как "extra patrimonium" и "extra commercium esse", нужно понимать не в смысле неспособности вещи стоять в обороте вообще, а лишь в смысле исключения ее из одного торгового оборота или отношений частной собственности, - и то не без значительных ограничений. Иначе видовое понятие торгового оборота было бы смешано с родовым понятием гражданского оборота, и еще более широкое понятие права введено в тесные пределы понятия "commercium". Под этим последним следует разуметь только особую форму пользования известными благами внешнего мира, приспособленную к целям торговли и исключительного усвоения человеком этих благ по началам частной собственности. Но этой формой пользования благами внешнего мира не исчерпывается ни понятие оборота, ни понятие права.

Как рядом с хозяйственным оборотом стоит оборот, удовлетворяющий духовным потребностям человека, в форме личных сношений, обмена знаний и т. д., так и в праве рядом с индивидуальными и имущественными отношениями мы встречаем, с одной стороны, такие же индивидуальные, но неимущественные права (напр., права личности), и, с другой, различные формы общественного пользования, в которых имущественный элемент опять не играет решающей роли. Значение этих неимущественных отношений для оборота в широком смысле постоянно растет с успехами культурной жизни, и беспримерное развитие современного оборота, основанного на паре, электричестве и удовлетворении нравственным запросам, производит теперь поразительные изменения в области не только хозяйства, но и всех других сторон социального строя. Общественные отношения преобразуются благодаря усиливающейся подвижности народов и участию всех классов общества в завоеваниях культурной жизни. Образование и независимость убеждений перестают быть привилегией высших классов, и духовный обмен в пределах не одной страны, а всего мира постоянно оживляется благодаря удешевлению путешествий, быстрой передаче сведений и все возрастающему влиянию печати. То же может быть констатировано и в политической жизни: укрепляя центральную власть, современные средства оборота не препятствуют развитию и местного самоуправления, для которого они создают прочный контроль общественного мнения. Сверх того, своим действием на большие расстояния, сближением народов и т. д. современный оборот содействует сложению родственных или объединенных общими интересами племенных групп в новые государственные соединения и распространяет свое влияние даже за их пределы, на все человечество, приходящее постепенно к сознанию своих общих культурных задач. И развитие права, что часто упускается, испытывает на себе решительное влияние роста оборотных учреждений. Освободительное, нивелирующее и сближающее людей и народы действие этих учреждений вызывает к жизни новые идеи, формы и институты как в национальном, так и в международном праве, создавая там и здесь такое значительное и выходящее за границы отдельных государств единение в праве, о каком в прежнее время нельзя было и мечтать*(453).

Современная юриспруденция противополагает оборотным вещам, служащим предметом гражданских прав, следующие категории внеоборотных вещей, не могущих служить, в ее представлении, предметом этих прав. Это - 1) "общие вещи" (res omnium communes), не способные по своей природе быть предметом юридического господства; таковы - свободный воздух, открытое море, текучие воды, морской грунт, берега моря и т. д.; 2) "публичные вещи" (res publicae quae in usu publico sunt), не способные служить предметом отношений гражданского права по воле общественной власти, предоставляющей их общественному пользованию; таковы, напр., публичные дороги, такие же мосты, площади, улицы, парки, реки, музеи, библиотеки и т. д.; 3) бесхозяйные вещи (res nullius), не состоящие ни в чьей собственности или потому, что они вообще не способны к собственности, или потому, что они не попали еще в оборот, не будучи открыты или заняты; таковы - луна, звезда, "общие вещи", полюсы, не пойманные звери и рыбы и т. п.; 4) вещи, способные стоять в гражданском обороте, но исключаемые из него или ограничиваемые в нем по нравственным, политическим, полицейским и т. п. мотивам; таковы, напр., человеческий труп, яды, опасные снаряды, запрещенные книги, дичь и рыба в запретное для охоты и рыбной ловли время, лошади на военной службе и т. д.*(454) Римское право присоединяло сюда еще так наз. 5) res divini juris, вещи божественного права, служащие потребностям религии и связанных с ней обрядов. Эти вещи считались собственностью богов и недоступными сначала ни для каких человеческих правомочий; но уже позднейшее римское право допускало в некоторых случаях их залог и отчуждение, а европейские законодательства признают в них ограниченную религиозными целями собственность не только церкви и различных религиозных учреждений, но и частную собственность, напр., на домовую часовню, место в церкви, на кладбище и т. д.*(455)

Остановимся несколько минут на двух важнейших видах этих так наз. "внеоборотных вещей".

1) "Общие вещи" суть достояния всех и каждого, и основание их неспособности к собственности лежит не столько в природе - которая только затрудняет, но не исключает возможности юридического господства над ними (никто не отрицает собственности на другие газы, кроме воздуха, и другие жидкости, кроме текучей воды, хотя фактическая трудность господства во всех этих случаях может быть равная), - сколько в том, что они составляют для всех необходимое условие существования и находятся в природе в такой массе, которая делает их "свободными благами" и лишает меновой ценности. Поэтому же "общие вещи" могут быть признаны и бесхозяйными по своему назначению, и не потому, что они не открыты или не заняты, хотя эта "бесхозяйность" не исключает ни господства над известным пространством, в пределах которого совершается движение воздуха или воды, ни собственности на заключенные в определенные хранилища и резервуары воздух и воду*(456). Во всяком случае, основное качество этих вещей, которым определяется и их особое юридическое положение, заключается в том, что они состоят в свободном пользовании всех и каждого, и этим качеством настолько сближаются с "публичными вещами", предоставленными тому же общему пользованию распоряжениями общественной власти, что в римском праве те и другие вещи подводились под одну категорию res publicae и подчинялись, в общем, одним и тем же нормам. Но как в римском, так и в современном праве эта категория вещей имеет несколько значений, которые необходимо различать.

2) Публичными вещами, или res publicae, называют не только вещи, непосредственно предоставленные общественному пользованию, но и вещи, состоящие в собственности государства и других публично-правовых организаций, как, напр., муниципий или городов, равно как и вещи, исключенные из отношений частной собственности независимо от общественного пользования. Во всех случаях эти вещи служат общественным целям и этим признаком отличаются от вещей, удовлетворяющих частным целям управомоченных в них лиц; но они служат этим общественным целям в различных формах, которыми определяются различия и в их юридическом положении.

а) Вещи, состоящие в собственности государства, служат общественным целям только теми доходами, которые они дают государству для покрытия его расходов. Сюда должны быть отнесены: государственные леса, земли, рудники, принадлежащие государству наличные деньги, процентные бумаги и т. д. Римляне называли эти вещи res quae in patrimonio populi vel fisci sunt; новые народы называют их государственным, или "финансовым", имуществом. Они не только состоят в собственности государства, но способны и к отчуждению, и к удовлетворению претензий кредиторов, подчиняясь с небольшими ограничениями тем же нормам, что и вещи, состоящие в частной собственности.

б) Публичные вещи, служащие непосредственно общественным целям, различным от общественного пользования, называют "административным имуществом". Они заключают в своем составе крепости, казармы, военные материалы, тюрьмы, здания для различных ведомств государственного управления, общественных школ и т. д. Эти вещи также не исключают ни государственной собственности, ни прав третьих лиц, насколько эти последние не препятствуют осуществлению их общественной функции. Не допуская, напр., погашающей давности или прекращения права в силу незанесения в ипотечные книги, этот вид публичных вещей допускает во многих случаях сервитуты. Сомнения возбуждают те промышленные предприятия, которые, подобно водоснабжению, газовому и электрическому освещению и т. д., ведутся государством или иным политическим союзом - несмотря на то, что они не входят в текущие задачи государственного управления и могут быть ведены также частными лицами. Поставленный задолженностью многих городских и сельских общин вопрос, считать ли такие предприятия публичными или подлежащими продаже за долги общины - должен решаться в зависимости от характера этих предприятий: если они служат необходимым потребностям, удовлетворение которых не может быть предоставлено частной инициативе, то ликвидация этих предприятий не должна допускаться, и ответственность за их долги следует ограничивать размером чистого дохода; во всех других случаях эти предприятия должны трактоваться наравне с частными*(457).

в) Отличны от обоих предшествующих видов те публичные вещи, которые служат непосредственно общественному пользованию, не состоя ни в чьей собственности и не допуская применения к себе ни одного из институтов, действующих при индивидуальном обладании, если только эти институты оказываются в противоречии с общественным пользованием. Признаком общественного пользования публичные вещи этого вида сходятся только с "общими вещами", вместе с которыми они и образуют институт общественного пользования, но расходятся со всеми другими группами экстракоммерциальных вещей, которые если и не состоят в составе имущества, то только временно и по соображениям, не имеющим ничего общего ни с общественным пользованием, ни с коллективным обладанием. Возьмем, напр., бесхозяйные вещи, когда эта бесхозяйность не природная, как при "общих вещах", а обусловлена либо случайностью (напр., упавшее в море кольцо), либо тем, что данная вещь не поступила еще ни в чью собственность, или брошена своим собственником (derelictio). Такие "бесхозяйные вещи" не составляют предмета общественного пользования уже потому, что ими не пользуется - до поступления их в частное обладание или по прекращении на них этого обладания - не только все общество, но и никто. Сверх того, и исключение этих вещей из имущества можно считать только относительным, так как отсутствие меновой ценности и личного обладания есть для них тоже случайное обстоятельство, устраняемое занятием их первым оккупантом, в лице которого они переходят из вне-оборотного в оборотное состояние и делаются предметом индивидуального обладания. Предметы общественного пользования характеризуются, напротив, своей постоянной неспособностью (продолжающейся, по крайней мере, до ее отмены компетентной властью) стоять в личном обладании, и эта неспособность составляет их существенный признак, а не случайное обстоятельство. Точно так же и вещи, исключенные законом из обращения по нравственным, политическим и социальным соображениям, исключаются теми же соображениями и из общественного пользования.

Таким образом, понятие оборотоспособности вещи в высокой степени относительно, и его необходимо отличать от понятия правоспособности вещи, принимая этот термин, конечно, в его пассивном значении. Недостаток оборотоспособности означает неспособность только к торговому, а не гражданскому обороту, а недостаток правоспособности исключает все гражданские права. Оборотоспособность заключает в себе правоспособность, но не наоборот, так как вещи могут быть правоспособны и, в то же время, исключены или ограничены в своем обороте. Если это исключение из оборота вытекает из природных свойств вещи, то праву остается только признать его. Но если оно связывается с целью, которой должны служить те или другие вещи, то все представления о цели субъективны и меняются в условиях места и времени. То же можно сказать и о правоспособности вещи, определяемой ее целью, и относящиеся сюда юридические нормы допускают не один оттенок. Вещи, исключенные из обращения по нравственным, полицейским и т. п. мотивам, не в той же мере неправоспособны, как вещи, недоступные для обладания по своим природным свойствам, и предметы общественного пользования исключают не все, а только те сделки, которые несовместимы с их назначением. Мера ограничения как право-, так и оборотоспособности различается по различию вещей и связываемых с ними целей. Но всегда она устанавливается законом, а не частной волей, которая не может лишить ни одну вещь ее способности быть предметом собственности и переходит из рук в руки. Частная воля связывает лишь участвующих в данном юридическом отношении, а не посторонних ему третьих лиц, производя, другими словами, одни обязательственные, но не вещные последствия.

Наше гражданское законодательство в своих общих постановлениях о различного рода имуществах не упоминает об оборотных и вне-оборотных вещах, но особые нормы о тех и других "имуществах", несомненно, имеются в нашем Своде законов и разбросаны по его отдельным томам. Мы не будем говорить о вещах, предоставленных общественному пользованию, так как они составят предмет особого изложения в системе вещных прав, и укажем здесь примерно лишь на несколько категорий вещей, изъятых из гражданского оборота специальными определениями наших законов. Сюда могут быть отнесены: фальшивая монета и поддельные кредитные билеты, подлежащие конфискации и истреблению (ст. 562 и 575 т. XV), следующие той же судьбе питье с вредными примесями и испорченные съестные припасы (ст. 115 Уст. о нак., налаг. мир. судьями), запрещенные к привозу иностранные товары и запрещенные цензурой книги (ст. 749 и 1020 т. XV), неклейменые или неверные меры (ст. 1177, там же) и т. д. Можно указать также на вещи, исключаемые из гражданского оборота не безусловно, а только для известного круга лиц, операций или целей. Сюда принадлежат: освященные иконы и частицы мощей, не могущие оставаться во владении нехристиан (ст. 1188-1190 т. Х ч. I); земли малороссийских казаков, могущие обращаться только в кругу лиц, принадлежащих этому сословию; родовые имения, ограниченные в своей оборотоспособности тяготеющими на них правами выкупа родственников продавцов таких имений; яды и другие сильно действующие вещества могут быть продаваемы только при известных условиях; вещи, подлежащие оплате таможенными, акцизными и т. п. сборами, не способны к обращению до взноса следуемых за них пошлин и т. д. Но все подобные ограничения оборотоспособности вещей не могут служить основанием для их противоположения самой оборотоспособности, так как эти ограничения представляются не последствием природных свойств или назначения вещей, а последствием либо ограниченной правоспособности известных категорий лиц, либо особых государственных и общественных соображений, устранение которых возвращает затронутым ими вещам их полную оборотоспособность*(458).

4. Вещи простые и составные, совокупности вещей и прав

А. Простые вещи, или вещи-индивиды (singulae res), суть телесные или бестелесные предметы, физически или духовно связанные в своих частях и трактуемые правом как единые и замкнутые в себе объекты права. Части таких вещей-индивидов не существуют как самостоятельные вещи, так как они обезразличиваются в составе целой вещи, представляющей собой единство.

Природа вещи служит основанием этого единства только отчасти. В гораздо большей степени единство вещи определяется целью, которая вкладывается в нее воззрениями гражданского оборота. Земельные участки составляют часть единой земной поверхности, не принимаемой, однако, за вещь в юридическом смысле; эти участки разграничиваются и делаются вещами только действием человеческой воли. Точно так же и многие движимости, как, напр., жидкости и газы, получают значение вещей не ранее, чем их заключают в известные сосуды, а другие движимости, как, напр., песок, сено, мука, волосы, шерсть и т. д., становятся вещами только тогда, когда они берутся в известной массе.

Природные единства составляют только живые существа, тогда как единство других вещей определяется человеческой волей и воззрениями гражданского оборота. Поэтому вещи-индивиды и не представляют для права такой неразложимости, как живые индивиды. Они могут не только делиться и превращаться этим путем из одной вещи во множество вещей или соединяться с другими вещами и входить в них новыми составными частями. Вещи-индивиды представляют также различные степени единства и в связанном состоянии своих частей. В этих частях оказываются возможными, как мы увидим это ниже, и особые юридические отношения, отличные от юридических отношений в целой вещи. Но, в общем, единство частей характеризует понятие простой вещи и также характеризует, хотя это не всегда замечается, и понятие бестелесной вещи. Например, художественное произведение как объект авторского права есть индивидуализированное правом единство, ингредиенты которого суть не вещи, а составные части вещи, точно так же, как и права по обязательствам, если они индивидуализированы, представляют собой единство, не нарушаемое и признанным за ним во многих случаях свойством делимости*(459).

Б) Составные вещи (universitates rerum coherentium) суть такие вещи, части которых, хотя и связаны между собой физически, могут быть отличны друг от друга, и, по отделении от целого, составить предмет особого права. Примерами могут служить дом, корабль, часы, кольцо с драгоценными камнями и т. д., состоящие из частей, которые перестают быть вещами только на время связи с целым, но не теряют своих качеств вещей и снова делаются таковыми, отделяясь от целого.

Такие составные вещи выступают как физически связанное целое и представляют собой единство, а не простую сумму частей. Они сходятся, в сущности, с вещами-индивидами и не могут быть строго отграничены от последних. Различие между ними получает юридическое значение только тогда, когда положительное право связывает с той и другой категорией вещей различное нормирование их составных частей*(460).

В) Совокупности вещей (universitates facti, или rerum distantium) дают нам единство физически не связанных между собой вещей, из которых ни одна не играет роли главной вещи в отношении к другим и каждая сохраняет значение самостоятельной вещи. Таковы, напр., стадо, библиотека, картинная галерея, лавка с товаром и т. д. Реального единства, как в двух предшествующих случаях, здесь нет, так как при совокупностях вещей мы имеем дело не с одной вещью, а с суммой многих вещей, разъединенных друг от друга, ограниченных в пространстве, обладающих самостоятельной ценностью и представляющих уже поэтому самостоятельные вещи. Но есть идеальное единство, созданное нашим представлением о цели, которой служат все объединенные в одну совокупность вещи. Стадо в 100 овец рассматривается в гражданском обороте как нечто иное, чем 100 овец, приобретаемых в розницу на рынке, и это стадо считается сохраняющим свое тождество и в том случае, если из него выпадает одна или несколько овец. Право не может не соображаться с этим взглядом гражданского оборота на совокупности вещей и признает за ними известное единство - по крайней мере, в тех случаях, когда это соответствует содержанию заключаемых о них сделок. Отсюда не следует, однако, ни того, чтобы совокупности вещей были сами вещами, ни того, чтобы в них были возможны собственность, владение и другие вещные права. Совокупности вещей, как мы уже указывали на это, суть представления о единстве, а не самые единства, и уже поэтому вещные права возможны не в них, а только в составляющих их телесных вещах. Поэтому если в совокупность вещей попадает чужая вещь, напр., чужая книга в мою библиотеку, то собственность на эту вещь не затрагивается присоединением ее к совокупности вещей*(461).

Ни римское право, вопреки мнению некоторых стоящих изолированно писателей, ни новые законодательства, если не считать Австрийского уложения и нескольких других кодексов, следующих признанному теперь ошибочным толкованию римского права, не признают в совокупностях вещей ни особой собственности, ни особого владения: то и другое право мыслится лишь в отдельных вещах, принадлежащих к этим совокупностям. Применение в римском праве вещного иска, единственно между всеми такими совокупностями вещей, к стаду (gregis vindicatio) как одному целому, не представляет отступления от указываемого принципа, так как этот иск не носил универсального характера и был в действительности не единой виндикацией, а суммой виндикаций на каждого из входивших в стадо животных*(462). С другой стороны, вещный иск в данном применении находил свое объяснение и в оборотном воззрении на стадо как на хозяйственное и само себя восполняющее единство.

Но если не в виде общей нормы, то в силу определений частной воли предметом юридического отношения могут быть не только единичные вещи, но и их совокупности в указанный сделкой момент времени, и понятие universitas rerum distantium получает в этом случае значение, соответствующее понятию universitas personarum, или юридического лица. Как это последнее означает в своем основном применении неизменность субъекта права, несмотря на возможные перемены в составе входящих в него физических лиц, так и при совокупности вещей договаривающиеся стороны могут желать неизменности в объекте права, т. е. исключения влияния на возникающее между ними юридическое отношение всех перемен в составе вещей, входящих в ту или другую их совокупность.

Таким образом, понятие совокупности вещей, не допуская применения к себе общих и всегда одинаковых норм, носит характер относительности и условленности юридического эффекта воль сторон. Один и тот же комплекс вещей может представлять в известном направлении universitas как единство, а в другом - не представлять такой universitas. Например, лавка как целое не может быть украдена, так как краже подлежат лишь отдельные вещи, составляющие лавку, но она может быть продана или заложена, в смысле целого, если таково намерение сторон, вступающих по этому предмету в отношение купли-продажи или залога.

От этих представлений, принадлежащих как римскому, так и большинству новых законодательств (прусский Landr., I, 2, § 32, 36-39; Баварский кодекс II, 5, § 6; Сакс., § 63; Code civil., art. 616, 1800 и др.), уклоняется в известной мере новое Германское уложение, мотивы которого категорически заявляют, что "совокупности вещей не могут быть предметом прав"*(463). Заявление это связано логически с принятым в этом уложении определением вещи, которым, с одной стороны, не допускается мысль о бестелесной вещи, а с другой - понятие объекта вещного права отождествляется с понятием телесной вещи. Отсюда вытекает само собой признание права не в совокупности, но в каждой из единичных вещей, составляющих совокупность. Это предполагает, в свою очередь, самостоятельную ценность в обороте и таких единичных вещей, каковы, напр., овца и книга, входящие в стадо и библиотеку. Иначе, т. е. если бы ценность с точки зрения оборота связывалась не с единичной вещью, а с ограниченным в пространстве множеством вещей, как мы видим это, напр., при совокупностях зерна, жидкости и даже пчел в пчелином рое, то подобные совокупности представляли бы и по Немецкому уложению единую в юридическом смысле вещь.

Вообще разграничение простых, составных и совокупностей вещей совершается в праве на почве исторически развивающихся воззрений и отношений. Что есть простая или составная вещь, и что - совокупность вещей, это определяется не столько вперед установленными юридическими нормами, сколько воззрениями гражданского оборота.

Г) Совокупности прав и обязанностей (universitates juris), принадлежащих данному лицу, сходятся с совокупностями вещей в том, что те и другие суть не реальные единства, не вещи в юридическом смысле этого слова, а только представления об их единстве, вызванные требованиями гражданского оборота. Есть, однако, и существенное различие, лежащее не только в объекте, которым служат в одном случае вещи, а в другом - права и обязанности, но и в том, что напряженность единства при совокупностях прав и обязанностей гораздо значительнее, чем при совокупностях вещей. Это сближает совокупности прав и обязанностей с простыми вещами и делает из них как бы промежуточную ступень между последними и совокупностями вещей. Единство обусловливается в этом случае удобствами приурочения всего целого прав и обязанностей, сходящихся в одном лице, к сфере обладания этого лица, которое остается субъектом всех этих прав и обязанностей, несмотря ни на какие перемены в их объекте: то, что вошло в данное единство, остается при нем, как тело при личности.

Главный случай такого единства представляет имущество в юридическом смысле, под которым понимают не только совокупность всех прав и обязанностей, принадлежащих тому или другому лицу, но и известные комплексы прав и обязанностей в пределах этой совокупности, выделяемые из нее с какой-либо специальной целью, как это имеет место, напр., при товарищеском имуществе, приданом, общем имуществе супругов, отдельном детском имуществе (peculium) и т. д. Это "особое имущество" (Sondervermцgen) состоит также из прав и обязанностей, а не вещей, отличаясь этим от разобранных выше категорий совокупностей и сходясь с ними в идее единства, а не суммы частей, которые могут прибавляться или уменьшаться, не нарушая целости и этого единства, раз оно признано таковым объективным правом. Это разграничивает "особое имущество" и от случайного объединения в какой-либо сделке целого ряда юридических отношений, состав которых определяется толкованием сделки, а не нормами объективного права, устанавливающими различные степени единства "особого имущества" независимо от определений частной воли. Поэтому не следует и преувеличивать это единство, применяя, по примеру господствовавшей прежде теории, ко всем видам имущества одни и те же положения права. Самое распространенное из этих положений гласило: res succedit in locum pretii et pretium in locum rei, и это означало, что все приобретаемое на средства целого присоединяется само собой к этому целому. Это положение, равно как и утверждение универсального иска для всех видов имущества, объясняется перенесением теорией немецкого "общего права" римских норм о наследственном имуществе на другие имущества, не имеющие ничего общего с наследством. Неправильность такого обобщения не составляет теперь предмета сомнения, и оба приведенных положения отвергнуты на том простом основании, что различные имущества объединяются различными целями и уже поэтому не допускают применения к себе одних и тех же положений*(464).

Еще более, чем отдельные виды имущества, надо различать имущество в юридическом смысле от имущества в житейском или экономическом смысле. Первое, с одной стороны, шире, с другой - yже второго. Шире оно тем, что под имуществом в юридическом смысле разумеется совокупность не одних прав, но и обязанностей, так что в этом понятии имущества объединяется как то, чем человек в действительности обладает, так и то, что он должен другим, - объединяются плюс и минус юридического обладания, его актив и пассив. Это объединение в одном понятии всех юридических отношений лица по имуществу дает не пустую абстракцию, а чрезвычайно важную в юриспруденции категорию, которая требует применения к совокупности прав и обязанностей других норм, чем к отдельным видам этих прав и обязанностей, и оказывает большие услуги при определении имущественной состоятельности и несостоятельности, ответственности за долги, счете наследства и других отношениях, с которыми мы встретимся в специальной части гражданского права.

Таким образом, не подлежит сомнению, что в смысле единства актива и пассива понятие имущества в юридическом смысле шире этого понятия в смысле житейском, всегда предполагающем в имуществе нечто положительное, остающееся за вычетом его долгов.

С другой стороны, юридическое понятие имущества теснее житейского, а именно: под первым понимается совокупность не всех, а только тех прав, которые принадлежат данному лицу и обладают качеством меновой ценности или переложимости на деньги. Иначе счет имущества, долженствующий представить его ценность для всех заинтересованных лиц, был бы неосуществим. Поэтому политическая экономия знает, напр., народное и даже мировое имущество, но не знает долгового, а право не знает ни народного, ни мирового, но знает долговое имущество. Поэтому же понятие имущества в юридическом смысле должно быть теснее и понятия ценности. Имущество состоит, конечно, из ценностей, так как права, обладающие меновой ценностью, суть несомненные ценности. Но поставить между ценностями вообще и имуществом знак равенства нельзя. Существуют ценности, не имеющие менового значения и не могущие войти в состав юридического понятия имущества. Таковы, напр., права на реальное исполнение действий, не имеющих имущественного характера, права на денежное вознаграждение за нарушение неимущественных интересов, надежды на приобретение, напр., ожидаемого наследства, хотя действия, препятствующие осуществлению этих надежд, могут повести и к обязанности вознаграждения за вред и убытки. Далее, в разряд ценностей, не входящих в состав юридического понятия имущества, должны быть отнесены и различные фактические отношения, не получившие защиты права, так как имущество в юридическом смысле слагается из прав, а не из фактов. Сюда принадлежат, напр., не только вещи, находящиеся в несанкционированном правом обладании, напр., вещи краденые и приобретенные другими незаконными способами, но и такие ценности, которые пользуются защитой права и передаются по сделкам об отчуждении других прав, напр., клиенты адвоката, врача и т. д. По тем же основаниям из юридического понятия имущества исключаются и другие фактические отношения, напр., различные знания и технические сведения, которые имеют с точки зрения экономистов большую ценность и причисляются ими справедливо к имуществу в экономическом смысле, расходящемуся в данном случае, как и во многих других, с имуществом в смысле юридическом. Наконец, существует еще много других благ, имеющих несомненную ценность и пользующихся защитой права, но исключаемых тем не менее из имущества - потому же, что они не обладают рыночной ценностью, способной выражаться в деньгах, и не могут фигурировать в торговом обороте в качестве предмета юридических сделок. Таковы, напр., малолетние дети, подчиненные родительской власти, супружеские отношения, отношения родства, должности, право голоса и т. д.

Из сказанного видно, что к имуществу в юридическом смысле могут быть отнесены не все, а лишь те права и обязанности, которые имеют своим предметом телесную или бестелесную вещь, способную служить хозяйственным целям человека и быть переложенной на деньги. Отсюда мы опять приходим к уже отмеченному нами положению, что круг имущественных прав не покрывает всего круга прав гражданских. С одной стороны, не все гражданские права и обязанности имеют имущественное значение; сошлемся, сверх приведенных выше случаев защиты неимущественных интересов в гражданском праве, на индивидуальные права личности, личные семейные права и все так назыв. социальные, в тесном смысле этого слова, отделы гражданского права. С другой стороны, и не все имущественные права и обязанности принадлежат гражданскому праву; вспомним право бедности, налоговое обложение, платеж денежного штрафа и т. д. Наконец, многие юридические отношения отличаются смешанным характером, соединяя в себе имущественные элементы и неимущественные. Иные даже чисто имущественные права заключают в себе или производят из себя и чисто личные отношения, при регулировании которых имущественная точка зрения отступает на задний план. Приведем, в виде примеров, обязанность взаимной верности в феодальных отношениях, личную сторону договора найма и рабочего договора, право голоса, принадлежащее члену акционерной компании, который не может ни продать его, ни подарить, ни заложить, и ограничения имущественной стороны - путем, напр., запрещения залога - таких прав по обязательствам, которые имеют своим предметом доставление пропитания (алименты), ренты и т. д. Точно так же и неимущественные отношения содержат в себе нередко такие имущественные элементы, которым право придает самостоятельное значение и относит к имуществу. Сюда принадлежат, напр., личные права пользования супругов в их взаимном имуществе и родителей - в имуществе детей, личные права пользования членов общины в ее угодьях, право бедности, сословные, издательские, патентные права и т. д.

Таким образом, разграничение имущественного и неимущественного права постоянно колеблется и затрудняется разнообразием отношений, к которым оно применяется. И не только различные законодательства, но и нормы одного и того же законодательства проводят это разграничение неравномерно и далеко не последовательно в отдельных своих частях. Тем не менее общим свойством всех имущественных прав остается самостоятельная хозяйственная ценность их объекта, и притом такая ценность, которая переложима на деньги. Поэтому меновая ценность есть для имущественных прав, несмотря на их разнообразие, общий знаменатель, к которому они все подводятся и без которого нельзя обойтись ни при определении общего понятия имущества, ни при разграничении, с одной стороны, понятий имущества в юридическом и житейском смысле, и с другой - понятий имущественных, неимущественных и промежуточных между теми и другими правами.

Новое Немецкое уложение трактует совокупности прав и обязанностей так же, как и совокупности вещей, не распространяя понятия вещи ни на те, ни на другие совокупности и отрицая, в принципе, всякие о них сделки, отличные от сделок на составляющие их вещи и права. Но в отношении к единству прав и обязанностей оно не выдерживает этой точки зрения и само оперирует этим единством, говоря, напр., о переходе наследства в смысле одного целого (§ 1922), о товарищеском имуществе (§ 718), об общем имуществе супругов (§ 1438), об отдельном имуществе жены, детей, подопекаемого (§ 1363, 1627, 1793) и т. д.

В нашем законодательстве нет вовсе особых определений о простых, составных и совокупных вещах; но что и ему не чужды эти понятия и, особенно, понятие universitas juris, это видно в отношении к составу вещи из ст. 89 т. XI ч. 2 Уст. о пром., а в отношении к universitas juris - из ст. 1104 т. Х ч. I и ст. 553 т. XI ч. 2. Первый из приводимых законов говорит о праве собственника фабрики, завода или мануфактуры отчуждать принадлежащие его заведению земли, строения и инструменты, все в совокупности или по частям, а второй и третий - указывают на наследство и имущество несостоятельного должника, как на совокупность прав и обязательств, остающуюся в одном случае после умершего, а в другом - при производстве о несостоятельности.

5. Недвижимые и движимые вещи

Деление вещей на движимости и недвижимости может быть просто и запутанно. Оно просто, если в основу его кладутся природные свойства вещей, не создаваемые правом, а только констатируемые им и сопровождаемые известными юридическими последствиями. Одно из таких природных свойств вещей есть способность или неспособность их к перемещению. В первом случае мы получаем движимые вещи, или движимости, во втором - недвижимые вещи, или недвижимости. Движимостью будет то, что может быть перенесено без ущерба для своего существа из одного места в другое; недвижимость - земля и все, что с нею физически связано. Так различались по своим природным свойствам движимости от недвижимостей в римском праве, и такое различие, не выходившее за пределы телесных вещей, было ясно и не подавало повода к спорам.

Это простое различие запуталось, когда в европейской юриспруденции его распространили от телесных вещей на бестелесные, и к принципу, заимствованному из природы вещей, присоединили другие принципы, не лишенные значения, но трудно согласимые с различием движимостей и недвижимостей по их природным свойствам. Таковы, напр., определения Французского (ст. 517) и многих других новых кодексов о недвижимостях "по назначению" (par destination), превращающие движимости в недвижимости для целей, достижение которых вовсе не требует обращения к каким бы то ни было фикциям. Недвижимости "по назначению" (ст. 524 Code civil) называют вещи, которые, будучи по своей природе движимыми, рассматриваются как недвижимые только потому, что они служат "принадлежностью" того имения, которое пострадало бы от признания их движимостями. Сюда принадлежат случаи раздела, принудительного исполнения, общности или раздельности супружеского имущества и т. д., когда имеют в виду избегнуть отделения связанных с недвижимым имением движимостей помимо воли собственника первого и поэтому ставят эти движимости в более гарантированное юридическое положение недвижимостей. Но эта цель достигается уже тем, что "принадлежности" следуют, как мы увидим это ниже, судьбе главной вещи и не отделяются от нее помимо воли ее собственника. Какая же тогда надобность извращать природные свойства вещей и обращаться к фикции недвижимости для движимостей*(465)?

Объяснение как приведенного, так и многих других искусственных определений европейских законодательств, зачисляющих фиктивно то движимости в недвижимости, то недвижимости в движимости, лежат в том, что средневековое право не знало деления вещей на движимости и недвижимости по их природным свойствам. Оно различало вещи, как мы это сейчас увидим, только по их ценности и роли в гражданском обороте. Поэтому и неудивительно, что при рецепции римского учения о движимостях и недвижимостях в него были внесены с помощью фикций положения, стоявшие в стороне от этого учения и принадлежавшие другому порядку идей.

Это объясняет и распространение различия между движимостями и недвижимостями на права, которые, не существуя в пространстве и не будучи им ограничены, не могут быть в действительности ни движимыми, ни недвижимыми. В основании этого распространения лежат не столько потребности права, сколько обыденные представления о том, что противоположение движимостей недвижимостям есть как будто исчерпывающее и обнимающее весь состав имущества, особенно в отношении к наследству. Когда юрист имеет дело с завещательным распоряжением, договором или законом, где все имущество распределяется по категориям движимостей и недвижимостей, то он не может довольствоваться признанием этих категорий нелогичными: ему необходимо приурочить их к данному случаю, не выходя из пределов своего положительного права.

Практика "общего права" Германии выработала в этом отношении следующее правило: все права, имеющие своим предметом недвижимость, напр., недвижимая собственность, такое же владение, предиальные сервитуты, эмфитевзис, суперфиций, реальные повинности (Realgerechtigkeit), десятины и даже обязательственные притязания на недвижимые вещи, отождествляемые в обыденной жизни с правами на самую вещь, причисляются к недвижимостям. Все другие права, связанные с движимыми и даже недвижимыми вещами, если только права последнего рода являются дополнением к обязательству или средством к его обеспечению, как, напр., ипотека, считаются движимостями. Подобным же образом, хотя и не без некоторых существенных видоизменений в подробностях, относятся к этому вопросу и новые законодательства, включая в их число как Французский кодекс (Code civil, ст. 526, 529), Саксонский (§ 59, 60), Прусский (I, 2, § 7-9), Немецкое уложение 1900 г. (§§ 952, 1549, 1551 и др.), так и наш Свод законов гражданских (ст. 390, 416, 418, 419 т. Х ч. I).

Таким образом, противоположение движимых и недвижимых вещей стало в европейском праве шире этого противоположения в римском праве, где оно не выходило за пределы своей логической допустимости и ограничивалось, как это уже было замечено, кругом телесных вещей. Кроме того, в европейском праве это противоположение стало и глубже. В римском праве оно определялось только физическими свойствами переносимости или непереносимости вещи и имело, в общем, так мало значения, что к обоим членам этого противоположения, т. е. к движимостям и недвижимостям, применялись, за немногими исключениями - касавшимися, главным образом, действия давности, распоряжения приданым и некоторых ограничений земельных сервитутов и владельческих средств защиты - одни и те же юридические нормы. Напротив, в средневековом и новом праве это противоположение определяется уже не физическими свойствами вещей, а их общественно-экономическими функциями и сопровождается такими важными различиями, которые проводят резкую грань между институтами, имеющими место не столько в недвижимых и движимых имуществах, сколько в имуществах, принимаемых за недвижимые или движимые по их общественным функциям.

Различие в этом отношении между римским и европейским правом находит свое объяснение в том, что натуральное хозяйство и землевладение играли в Средние века, - а последнее продолжает играть и в настоящее время несравненно более важную роль, чем это было в Древнем Риме. На земле и всем том, что стояло в связи с ней, покоились семья, община, феодальная организация и весь вообще строй Средних веков. Поэтому земля и была главной средневековой ценностью и получила характер связанности, неподвижности или "недвижимости" в этом именно смысле - со всеми вытекающими отсюда последствиями: неделимостью, неотчуждаемостью и т. д. Напротив, движимости, за немногими исключениями, имели мало значения: слабое развитие промышленности и торговли, вместе с редкостью звонкой монеты, лишали их почти всякой ценности. Вот почему средневековая классификация имуществ, исходившая, подобно древнейшему разделению вещей в римском праве на res mancipi и res nec manipi, из различия полезности вещей*(466), остановилась не на признаке переносимости вещи; выработанном позднейшей юридической техникой, а на признаке прочности и способности вещи служить постоянной опорой и источником постоянного дохода. Имущества, отличавшиеся этими качествами, ставились особо и назывались heritage, Erbe, т. е. наследственным имуществом, составлявшим основу благосостояния именно потому, что это имущество было наиболее ценное, прочное и постоянное. Все остальные имущества, отнесенные впоследствии к движимостям, отличались ничтожной ценностью и преходящим существованием. Отсюда и характеристика движимостей как res vilis, и не совпадающее с римским распределение имуществ. Недвижимости разбиваются на две части: наиболее важные, прочные и доставляющие постоянный доход причисляются к наследственному имуществу, снабжаются крепкими гарантиями в защите и регулируются особыми нормами - главным образом, при наследственном переходе; другие, менее важные и не столь прочные, как, напр., сельские постройки, амбары, конюшни, неплодоносные деревья и т. д., образуют среднюю между недвижимостями и движимостями категорию (chatels или cateux в средневековом французском праве) и приравниваются во многих отношениях - особенно, в том же наследственном переходе - к движимостям. С другой стороны, и выступающие впоследствии ценные движимости, как, напр., ренты и приобретаемые покупкой должности, причисляются к недвижимостям и окружаются такими же гарантиями, как и эти последние.

Напротив, к малоценным движимостям средневековое право относится пренебрежительно, и то же отношение к ним мы можем констатировать, в виде переживания, и в новых законодательствах, несмотря на то, что движимое имущество составляет уже давно главную часть народного богатства и уже поэтому исключает применение к себе средневековой поговорки: res mobilis, res vilis. Например, как во французском, так и в большинстве европейских кодексов мы встречаемся еще с законами, ограничивающими право распоряжения отца и мужа только в недвижимом имуществе малолетнего и жены, тогда как их движимое имущество, могущее быть гораздо значительнее недвижимого, остается неогражденным от произвольных распоряжений тех же лиц. И если французский закон 1880 г. вводит некоторые поправки в это положение дела, то различие в гарантиях недвижимой и движимой собственности в ущерб этой последней продолжает до сих пор отличать как французское, так и все другие европейские законодательства*(467).

В общем, можно сказать, что движимости стали теперь под действие господствовавшего в римском праве принципа свободы распоряжения и заняли положение, аналогичное тому, которое принадлежало им и в Риме. Напротив, недвижимая собственность, несмотря на всю тенденцию Нового времени к ее мобилизации, не перестает сохранять свое привилегированное положение между другими объектами физического обладания, и сам капитал ищет до сих пор своего постоянного утверждения в землевладении. Вот почему средневековое противоположение между движимостью и недвижимостью не теряет своей силы, хотя и в смягченной форме, до настоящего времени.

Критерий, лежащий в физических свойствах тех и других вещей, оказался неудовлетворительным для Средних веков. Разрешая, напр., вопрос: чем считать ренту, движимостью или недвижимостью, нельзя было руководствоваться соображениями о ее переносимости или непереносимости. Критерий для разрешения подобных вопросов брался, как мы это видели, из функции тех благ, принадлежность которых к той или другой категории вещей требовала определения. Раз было признано, что земля должна иметь особое юридическое положение, характеризуемое как право недвижимости вследствие того, что она служила постоянным основанием для существования семьи, общины и т. д. - отсюда следовала сама собой квалификация юридической недвижимости и для всех благ, которые способны были служить той же общественной цели, исполнять ту же социальную функцию, что и земля. Недвижимостью стало, в общем, все, что называется теперь постоянным или стоячим капиталом, а движимостью почитался оборотный капитал.

Правда, этот критерий не всегда выступал сознательно и часто перекрещивался с римским критерием, который в новых законодательствах стал даже преобладающим. Но юридическое деление перестало вообще совпадать с естественным, и, то расширяя, то суживая римский критерий, новые законодательства стоят в оценке различия между движимостями и недвижимостями скорее на средневековой германской, чем на римской точке зрения. Французский кодекс, напр., только и формулирует деление имуществ, что на движимые и недвижимые ("Tous les biens sont meubles ou immeubles", ст. 516 Code civil), и французские юристы, видя в этом делении summa divisio rerum, отмечают следующие существенные различия в юридическом положении того и другого рода имуществ по своему праву. а) Недвижимости подвергаются давности в других условиях, чем движимости; приобретение собственности на недвижимости не обходится во многих случаях без давности, тогда как приобретение собственности на движимости совершается, по общему правилу, моментально и без посредства какой бы то ни было давности. б) Владельческие средства защиты применяются только к недвижимостям и не имеют места в отношении к движимостям. в) Отчуждение недвижимостей происходит публично через записку в ипотечные книги, тогда как отчуждение движимостей не требует, в виде общего правила, никакой публичности. г) Недвижимости, если они находятся даже в руках иностранцев, стоят всегда под действием французских законов, чего нельзя сказать о движимостях. д) Недвижимости, в противоположность движимостям, способны к ипотеке. е) Взыскание с недвижимого имущества производится в другом порядке, чем с движимого. ж) Подсудность определяется там - по месту нахождения имущества, здесь - по месту жительства ответчика. з) Недвижимости не входят в общее имущество супругов, тогда как движимости составляют это общее имущество и т. д.*(468)

Новое Гражданское уложение Германии удерживает тоже важные различия между правами в недвижимостях и движимостях, обусловливаемые не только действием ипотечной системы и различием порядка взыскания в тех и других имуществах, но и особенностями имущественно-брачного права, договоров найма, аренды, права опеки и т. д. Наш Свод не дает общего определения движимых и недвижимых имуществ, довольствуясь примерным перечислением тех и других: недвижимости - земля, всякие угодья, дома; движимости - мореходные и речные суда, книги, рукописи, картины, скот и т. д. Но из ст. 401 (в конце) и ст. 384 можно вывести и общий признак: связь с землей - для недвижимостей, и отсутствие этой связи или потеря ее, напр., хлеб сжатый или в зерне, лес срубленный и т. д., - для движимостей. Поэтому, хотя наша ст. 384 и говорит о недвижимых имуществах "по закону", но из делаемого как в этой, так и в других статьях нашего т. Х перечисления недвижимых и движимых имуществ можно заключить, что это перечисление исходит из природных свойств тех и других имуществ и совпадает - по крайней мере, в отношении к недвижимостям - с представлением Французского кодекса (ст. 518) о недвижимостях по их "природе" (immeubles par la nature)*(469). Но наш закон относит к движимым имуществам и наличные капиталы, и обязательства всякого рода, хотя бы предметом их была недвижимость (билеты кредитных установлений), и права золотопромышленников на золотые прииски, и иски вместе с тяжбами (ст. 402, 403). Этим постановлениям ставится справедливо в упрек то, что они, во-первых, упускают из виду некоторые права, как, напр., аренду, причисляемую на этом основании сенатской практикой к движимому имуществу, и, во-вторых, не различают прав по их предмету, почему к движимостям у нас могли бы быть отнесены все права*(470). Во всяком случае, в нашем законодательстве нет прямого постановления о применении различия между движимостями и недвижимостями к бестелесным вещам. Но что и наш Свод не ограничивает этого различия одними телесными вещами, а распространяет его на весь состав имуществ, это видно, во-первых, из уже цитированных нами ст. 416, 418 и 419, говорящих об имуществах "наличных и долговых" и разумеющих под ними одинаково движимые и недвижимые имущества; во-вторых, следуя при определении тех и других имуществ методу перечисления и сознавая, очевидно, недостаточность этого метода, наш законодатель дополняет сам в целом ряде статей, которые мы приведем несколько ниже, недостаточность своего перечисления и указывает на различные "принадлежности" движимых и недвижимых имуществ. Одна из этих статей (390), трактующая о принадлежностях недвижимых имуществ, называет в их числе крепостные акты и межевые планы, юридическое значение которых заключается не в них самих, как телесных вещах, а в свидетельствуемых ими правах.

Различия, устанавливаемые нашим законодательством в отношении к праву на движимости и недвижимости, касаются, главным образом, способов приобретения, порядка наследования, содержания ограничений собственности в том и другом имуществе, подсудности и т. д. В отношении к способам приобретения недвижимости требуют крепостных актов, засвидетельствованных нотариальным порядком, для движимостей довольно простой передачи или бесформенной сделки об этой передаче (ст. 806 Уст. Торг. представляет единственное исключение: мореходные суда в первый раз переходят по купчей крепости, а затем по особым надписям). В наследственном праве при совместном наследовании мужчин и женщин жена получает ? движимости и 1/8 недвижимости, сестра при брате - 1/8 движимого и ? недвижимого имущества. Ограничения земельной собственности в ее содержании гораздо значительнее, чем ограничения движимой собственности; напротив, ограничения движимой собственности в ее способах защиты несравненно значительнее, чем того же рода ограничения в недвижимой собственности. С подробностями и другими различиями права движимостей и недвижимостей мы ознакомимся ближе в специальной части гражданского права.

6. Генерические и индивидуально определенные, заменимые и незаменимые, потребимые и непотребимые, тленные и нетленные вещи

Первые два противоположения, касающиеся генерических (genus) и индивидуально определенных (species), заменимых и незаменимых (res fungibiles и res non fungibiles) вещей, сходятся в своем предмете, но расходятся в способе его определения. Последние два противоположения, относящиеся к потребимым и непотребимым, тленным и нетленным вещам, совпадают друг с другом как в предмете, так и в способе его определения.

А) Категории генерических и заменимых вещей имеют одинаково дело с вещами в их родовых свойствах, а категории индивидуально определенных и незаменимых вещей - с вещами в их индивидуальных свойствах. Там мы берем тот или другой разряд вещей в каком-либо из сходных им всем качестве, так что все различия их друг от друга оставляются без внимания, и каждая из этих вещей признается воззрениями гражданского оборота, способной заменять другую вещь того же разряда, - напр., известного качества денежные знаки, строительные материалы, хлеб, масло и т. д. Здесь, напротив, мы имеем дело с вещами, рассматриваемыми со стороны тех качеств, которые различают их друг от друга и делают не способными к замене одних другими, - напр., внесенный в ипотечные книги земельный участок, дом, данная скаковая лошадь и т. д. Различие между генерическими и индивидуально определенными, с одной стороны, и заменимыми и незаменимыми вещами, с другой стороны - основано только на том, что указанная заменимость вещей может определяться либо субъективно, т. е. актами частной воли, либо объективно, т. е. нормами права и воззрениями оборота. В первом случае мы говорим о генерических и индивидуально определенных, во втором - о заменимых и незаменимых вещах.

Утверждать, как это делают многие, что частная воля может сделать всякую вещь заменимой, и наоборот, значит отдавать на произвол индивидуального усмотрения все нормы, касающиеся заменимых и незаменимых вещей, и смешивать объективные качества заменимости и незаменимости вещей с указаниями индивидуальной воли только на предмет исполнения данной юридической сделки. Никакое определение частной воли не может превратить заменимую вещь в незаменимую, и обратно, но ничто не препятствует договаривающимся сторонам в их сделках между собой обозначать предмет этих сделок либо генерическими, либо индивидуальными признаками. Можно, напр., запродать 100 лошадей или 100 десятин земли, не указывая на индивидуальные качества этих объектов, или отдать в поклажу закрытый пакет с деньгами. Но это не сделает ни выделяемых лишь на данный случай заменимых вещей индивидуальными, ни незаменимых - генерическими, так как общие свойства заменимости и незаменимости устанавливаются оборотом, а не частной волей. В случаях индивидуального или генерического определения предмета сделки дело идет не об объективных свойствах вещи, а об абстракции юридического отношения, устанавливаемого сторонами, иначе - о толковании юридической сделки. Напротив, определение заменимых и незаменимых вещей по тем же их индивидуальным и родовым признакам есть вопрос толкования не столько сделок, сколько воззрений оборота на хозяйственное значение тех или других вещей. Однородные экземпляры таких объектов права, как, напр., деньги, хлеб и т. д., не играют роли вещей-индивидов в гражданском обороте и легко заменяются другими, тогда как разные экземпляры таких вещей, как, напр., предметы искусства, ценятся в своих индивидуальных качествах и не допускают замены друг другом.

Таким образом, понятие заменимости основано не на качестве, а на взаимном отношении однородных вещей: заменимые вещи отмечаются гражданским оборотом только количественно, без внимания к их качественным различиям. И особенное значение между ними денег объясняется тем, что эти последние заменяют не только друг друга, но и все другие вещи, насколько они допускают общую оценку на деньги. Такое объективное, на основании оборотных воззрений, определение заменимых вещей мы находим в римском праве, которое называло их вещами, оцениваемыми в обороте с точки зрения счета, меры и веса (res, quae pondere, numero, mensura consistunt, 1. 1 § 2 D. 44,7), и это же определение перешло теперь в буквальном переводе в ст. 91 нового Немецкого уложения.

Оба указанные противоположения вещей интересуют одно обязательство, но не вещное право: это последнее возможно лишь в индивидуально определенных и незаменимых вещах, тогда как генерические и заменимые вещи представляют собой не столько реальные вещи, сколько ценности и абстракции от существующих в природе вещей-индивидов, имеющие значение только в отношениях обязательственного права. Здесь должник, обязательство которого имеет своим предметом генерические или заменимые вещи, исполняет это обязательство, если он доставляет кредитору любые экземпляры должного им рода вещей, и многие институты обязательственного права, как, напр., заем, перевод долга, проценты и т. д., прямо предполагают генерические или заменимые вещи; другие, как, напр., ссуда, поклажа, имеют место только при незаменимых вещах или представляют, по крайней мере, большие различия, смотря по тому, в какой из этих категорий вещей они находят себе применение. Понятия заменимости и незаменимости переносят иногда от вещей и на действия, причем заменимыми называют те действия, которые могут быть совершены и всяким третьим лицом.

Б) Противоположение потребимых и непотребимых вещей основано на свойстве потребимости или непотребимости, составляющем такое же юридическое, а не физическое свойство вещей, как и их заменимость или незаменимость. В природе вообще нет непотребимых или противостоящих действию времени вещей, и если в праве принимается, тем не менее, особая категория "потребимых" вещей, то в нее зачисляются вещи, заключающие в себе не столько возможность, сколько необходимость потребимости, так что всякий акт пользования этими вещами есть в то же время и акт их потребления или уничтожения.

Правда, существуют вещи, которыми нельзя пользоваться и по их природным свойствам иначе, как подвергая их уничтожению: таковы, напр., съестные припасы, вино, табак и т. д. Но право принимает за равно потребимые вещи и деньги, хотя они, если иметь в виду, особенно, звонкую монету, непотребимы в естественном смысле этого слова и наиболее противостоят порче. Ими нельзя пользоваться иначе, как отдавая или отчуждая их из своего имущества, и поэтому рядом с физическим потреблением или уничтожением вещи при ее пользовании мы знаем еще юридическое потребление, состоящее в отчуждении. В этом случае можно говорить об относительной потребимости, так как предмет отчуждения, переставая существовать для того, кто его отчуждает, продолжает жить в лице того, кому он отчуждается. И что потребимость вещи не всегда совпадает с ее природными свойствами, это легко удостоверить на следующих примерах. Можно ссудить монеты для выставки их у менялы или фрукты для украшения ими стола; монеты и фрукты будут в этих случаях непотребимыми вещами, так как они отданы в ссуду не для потребления, а для иного рода пользования. Точно так же я могу одолжить какую-нибудь книгу для прочтения и требовать возвращения мне того же экземпляра книги, так как он может иметь для меня особенную ценность, и книга не уничтожается от того пользования, которому она служит при чтении. Но книгопродавец, занимающий у другого книгопродавца заказанную ему книгу, может вернуть своему коллеге любой экземпляр того же издания, так как для книгопродавцев все экземпляры одного издания имеют равную ценность, и они занимаются одним книгопродавцом у другого не для чтения, а для продажи, т. е. потребления в юридическом смысле. Следовательно, одна и та же вещь может быть как потребимой, так и непотребимой, смотря по цели, которой она служит, и мы можем утверждать, что понятие потребимости не совпадает с физическим потреблением или уничтожением вещи, обнимая собой как расходование ее, так и распоряжение ею. В этом смысле потребимые вещи определялись еще в римском праве как resй quae usu consumuntur vol minuntur (D. de usufr., 7,5) и продолжают приблизительно так же определяться и в современных законодательствах.

Французские юристы, комментируя ст. 587 своего кодекса, которая относит к потребимым вещам не только зерно, напитки, но и деньги, подчеркивают то свойство этих вещей, которое состоит, с одной стороны, в их уничтожении путем пользования, и, с другой - в невозможности повторения актов распоряжения ими. Точно так же и Немецкое уложение 1900 г. (§ 92) называет потребимыми такие движимые вещи, употребление которых, соответствующее их назначению, состоит в том, чтобы быть потребленными или отчужденными. Поэтому, приравнивая, с одной стороны, отчуждение к потреблению, оно исключает, с другой стороны, из числа потребимых в юридическом смысле вещей платье, белье. рабочие инструменты и т. п. вещи, хозяйственное назначение которых, несмотря на их подверженность порче, состоит в том, что ими пользуются, а не в том, что их потребляют или расходуют*(471). Но если пользование и этими вещами сопровождается их уничтожением, как мы наблюдаем это, напр., при пользовании бумажными воротниками, рукавчиками и т. д., то толкование по цели закона должно приравнять и эти вещи к потребимым*(472). Поэтому же, если некоторые из потребимых вещей, как, напр., вино, масло, табак и т. д., сходятся с заменимыми и генерическими вещами, то во многих случаях эти категории вещей и расходятся. Правда, что, в виде общего правила, потребимые вещи суть вместе с тем и заменимые, и обратно, так что встречающееся в некоторых законодательствах, как, напр., в голландском, испанском и др., смешение тех и других вещей не представляет больших практических неудобств. Но что такое смешение неправильно, это можно видеть в тех случаях, когда заменимые вещи не подвергаются уничтожению путем пользования, а потребимые теряют свойство заменимости. Случаи первого рода дают нам металлические товары, шрифты и т. п. вещи, которые, не отличаясь в своих отдельных экземплярах, остаются в то же время непотребимыми вещами, так как пользование ими не предполагает уничтожения. То же следует сказать о равноценных земельных участках на известной территории, предоставляемых обществами колонизации своим эмигрантам: эти участки будут заменимы, но не потребимы. Случаи второго рода мы имеем хотя бы при исключительных урожаях винограда и вина на местах, опустошенных после данных ими урожаев филоксерой: вино этих урожаев будет незаменимо и в то же время потребимо*(473). Решающим критерием здесь, как и во всех других случаях, служат нормы объективного права и обычные воззрения гражданского оборота.

Практическое значение противоположения между потребимыми и непотребимыми вещами выступает особенно при институтах пользования (usus-fructus) и имущественных отношениях семейного права. Право пользования на непотребимую вещь отделимо от собственности на нее и может принадлежать другому лицу, чем ее собственник, который вправе требовать возвращения этой вещи в том же виде, в каком она была предоставлена другому лицу. Напротив, право пользования на потребимую вещь неотделимо от собственности на нее, так как оно идет до уничтожения вещи и само переходит в собственность, не вызывая обязанности возвращения этой вещи в ее индивидуальном качестве. Невозможное здесь право пользования в том смысле, в каком оно применяется к непотребимым вещам, заменяется особой юридической комбинацией, которая называется quasi-usufructus и с которой мы ознакомимся при изучении вещного права. В семейном праве мужу и отцу в отношении к находящемуся в их управлении и пользовании имуществу жены и детей предоставлено право потребления и отчуждения всех состоящих в этом имуществе потребимых вещей.

В) Деление вещей на тленные и нетленные составляет особенность нашего законодательства, которое не упоминает ни о генерических и индивидуально определенных, ни о заменимых и незаменимых, ни о потребимых и непотребимых вещах, и не ставит никакого определения даже для выделяемых им в особые категории тленных и нетленных вещей, довольствуясь одним перечислением входящих в эти категории вещей. Статья 405 т. Х ч. I относит в разряд вещей нетленных: золото, серебро, каменья, посуду, галантерейные вещи; в разряд тленных - жемчуг, меховые и другие платья, съестные и всякие припасы, подверженные скорой порче. Но что в основание этого перечисления нельзя класть, вопреки мнению некоторых из наших цивилистов, только способность или неспособность вещи к порче, это видно, с одной стороны, из причисления в разряд тленных таких различных по степени подверженности порче вещей, как жемчуг и съестные припасы; с другой - из помещения вещей, приблизительно по прочности своей почти одинаковых, как, напр., галантерейных товаров и платья, в разные категории. Если принять во внимание еще явное несоответствие редакции нашего закона с содержанием тех указов, которые послужили его источником, и многочисленные следы влияния на наше законодательство французского и других европейских кодексов, то из сказанного можно заключить, что противоположение тленных и нетленных вещей имеет в нашем законе тот же смысл, что и противоположение потребимых и непотребимых вещей в европейских законодательствах. Практический интерес этого противоположения связывается в нашем праве только с отношениями опеки и конкурса, в которых тленные имущества подлежат немедленной продаже (ст. 277 т. Х ч. I, ст. 522 Уст. Торг. и ст. 625 Уст. гражд. суд.)*(474).

7. Вещи делимые и неделимые; состав вещи

А) Юридическое понятие делимости, как и юридическое понятие потребимости вещей, не совпадает с их физической делимостью. Если физические делимыми, равно как и физически потребимыми, могут быть признаны, вне атомистической гипотезы, все существующие в природе вещи, то юридически делимы только те из них, которые можно разложить на такие однородные части, общая ценность которых была бы не меньше ценности целой вещи. Эти части должны сохранять и продолжать существо целого, не теряя ничего из своей пропорциональной в отношении к целому ценности; и насколько подобное деление вещи невыполнимо, настолько вещь остается юридически неделимой ("res quae sine damno dividi possunt", 1. 30 D. 26, 2 - по римскому праву; соответствующее определение в § 752 нового Германского кодекса).

В этом смысле неделимы все живые существа и большинство индивидуально определенных движимых вещей, как, напр., конь, корабль, драгоценные камни и т. д., но не доски, не слитки золота и иных металлов и массы однородных вещей, как, напр., песка, жидкостей, газов, и не материалы, из которых строится, напр., дом. Делимы, по общему правилу, и земельные участки, отдельные части которых могут составить особое владение (ст. 393 т. Х ч. I) путем простого разграничения или записи этих частей в ипотечные книги. И обратно: самостоятельные земельные участки могут быть объединены в один участок большого размера и сделаны составными частями слитого из них целого. Но делимость земельных участков, как и всех юридически делимых вещей, не безгранична и останавливается у предела, за которым земельный участок при дальнейшем дроблении утратил бы свое значение как таковой в смысле господствующих хозяйственных представлений и отношений. Делимы и неделимы, наконец, права, смотря по тому, делим или неделим их предмет. Поэтому к делимым обязательствам, в частности, принадлежат денежные; к неделимым - договоры поручения, личного найма и т. д. Вещи, делить которые запрещено законом (заповедные имения, крестьянские надельные земли и др.), будут тоже неделимы в юридическом смысле, и сюда относятся определения нашего законодательства в ст. 394 т. Х ч. I, ст. 474 и 476 т. VII Уст. гор., ст. 927 т. IX и проч.

Приведенным постановлениям нашего закона ставят справедливо в упрек то, что они говорят о делимости только недвижимых имуществ и, перечисляя нераздельные недвижимости (ст. 394 Х т. I ч.), опускают в своем перечислении такие виды их, как, напр., дома и различные строения, неделимость которых не может быть предметом сомнения и по смыслу наших законов. Кроме того, раздельность недвижимых имуществ определяется таким признаком (способность быть предметом особого владения, ст. 393 т. Х ч. I), на основании которого все имущества могли бы быть признаны раздельными, причем нераздельными называются и дворы, которые тут же разрешается делить (прим. к ст. 394)*(475). Наконец, в наших законах не указано и на два важнейших последствия различия раздельных и нераздельных имуществ. Первое состоит в том, что части, на которые разбивается раздельное имущество, повторяют юридическую природу целого и не только получают полную самостоятельность, следуя каждая своей собственной судьбе, но могут быть предметом особых прав и до своего выделения из целого, тогда как нераздельные имущества, не допуская дробления на части, не допускают никакой самостоятельности и своих частей, следующих во всем судьбе целого. Второе последствие состоит в возможности для владельцев раздельного имущества обойти форму общей собственности, так как каждый из этих владельцев есть единоличный собственник своей части в раздельном имуществе, тогда как при нераздельном имуществе общая собственность в идеальных долях ценности этого имущества является единственной формой осуществления права, принадлежащего нескольким участникам в этом праве: они не могут выйти из этого отношения иначе, как оценив на деньги свои доли участия в нераздельном имуществе и распределив между собой полученную по этой оценке сумму.

И главный интерес понятия делимости для права лежит не в приведенных выше положениях римского и европейских законодательств, имеющих дело только с физической делимостью и так или иначе ее ограничивающих. Определяющая для права идея цели ведет, при недопущении в указанных выше условиях делимости в физическом смысле, к признанию, так сказать, идеальной делимости, представляющей собой не деление вещи на ее составные части, а деление права на эту вещь в долях, принадлежащих в этом праве нескольким лицам. Это - продолжение общности в праве, доли которого суть не что-либо телесное, не физические части вещи, остающейся нераздельной, а частичные права в этой вещи, получаемые абстракцией от ее хозяйственной ценности. Пока этой хозяйственной ценностью пользуются в ее целом, до тех пор немыслимо установление отдельных вещных прав в физических частях этого целого: нельзя, напр., иметь отдельные права собственности в передней и задней части лошади или обладать отдельными правами собственности в частях имения, выступающего в обороте как одно целое. Но если в том и другом случае невозможны отдельные права собственности в физических частях одного и того же целого, то в этом же целом возможна общая собственность двух или нескольких лиц по соразмерности долей участия каждого из этих лиц в общем им праве. И большой интерес понятия делимости для юриста лежит именно в таких случаях, когда целое продолжает существовать, а части - все равно, физические (partes pro diviso) или идеальные (partes pro indiviso) - делаются предметом особых от целого юридических отношений. Для объяснения этого положения дела необходимо определить точно понятие составной части или состава вещи.

Б) Под составом вещи разумеется все, что не может существовать без чего-либо другого, и что в связи с этим другим образует единство вещи в смысле господствующих на это единство воззрений гражданского оборота. Каждая вещь слагается в единство из такого состава, и все, что затрагивает это единство, затрагивает, естественно, и его состав; на этом основана важность понятия состава вещи для права. Но нельзя утверждать, что всякая не отделенная от целого и принадлежащая к его составу вещь - только потому, что она представляется составной частью целого, - должна необходимо и во всех отношениях разделять судьбу этого последнего, что в ней невозможно иметь права, не захватываемые правом на целую вещь. Правда, такой точки зрения держалось римское право, строго проводившее принцип соответствия единства вещи единству права и до такой степени подчинявшее праву целого его части, что это исключало если не обязательственные, то все вещные права в каких бы то ни было частях целого.

Поэтому в римском праве нельзя было иметь особых вещных прав ни на неотделенные плоды вещи, ни на драгоценный камень врозь от кольца, в которое он вправлен, ни на колеса врозь от экипажа, которому они служат составными частями; и даже наличное уже право прекращало свое существование, если его предмет, напр., строительный материал, делался составной частью другой вещи, напр., дома. В этом последнем случае допускался вещный иск только по отделении составной части от целого, но собственник строительного материала не мог требовать этого отделения и должен был довольствоваться получением двойной стоимости своего материала (actio de tigno juncto in duplum). Принцип этого решения усвоен, как мы это уже знаем, и новыми законодательствами, которые видят как в строительных материалах, так и в других вещах, обезразличиваемых в составе целого, несамостоятельные части этого целого, не могущие до своего отделения от него служить предметом особых вещных прав. Но они же решительно отказываются рассматривать все составные части вещи, как такие, в которых не может быть установлено отдельных от целого вещных прав, и следуют скорее принципам средневекового права, допускавшим, в соответствии с потребностями жизни, особые вещные права - по крайней мере, на такие части вещи, которые не исключали возможности обособленного господства над собой. И хотя общим правилом, со времени рецепции римского права в Германии, стало то, что в составных частях вещи нельзя иметь никаких особых вещных прав, обычное право и партикулярные законодательства пробили в это правило множество исключений, допустив особое право собственности на здания, даже крепко связанные с землей, принадлежащей другому собственнику, особую собственность и другие вещные права на произведения земли и прочие плоды, еще до отделения их от плодоприносящей вещи, и, наконец, особые права собственности на отдельные этажи, комнаты и погреба в одном и том же доме*(476).

Прусский Laudrecht*(477), вместе с Австрийским и многими другими европейскими кодексами, расходящимися друг от друга по настоящему вопросу лишь в незначительных деталях, отличают составные части, представляющие собой "субстанцию" вещи, т. е. части, без которых целое не может существовать, - напр., стены и крышу в доме, колеса и жернова на мельнице, деревья в лесу и т. д., - и составные части, не представляющие собой такой "субстанции", т. е. части, которые могут быть отделены друг от друга без того, чтобы целое и эти части разрушались или изменялись в своем существе. В последнем случае части вещи настолько ценны сами по себе, что могут служить предметом особых прав, и никакая юридическая логика не препятствует установлению отдельных прав на такие составные части и до отделения их друг от друга. В первом случае, когда отделение составных частей от целого производит разрушение или существенное изменение как целого, так и этих частей, то не логика, а соображения целесообразности не допускают в них и особых вещных прав. Признание таких прав благоприятствовало бы здесь разделам, последствием которых было бы обесценение или уменьшение ценности разделяемых имуществ.

Вот решающая для практики точки зрения, которая может обойтись и без неопределенного понятия "субстанции вещи". Она принята на деле и новым Немецким уложением, напрасно только затемняющим ее неудачной терминологией, и еще более неудачными иллюстрациями к этой терминологии. Это уложение выделяет в особую категорию так наз. им "существенные составные части" вещи (wesentliche Bestandtheile) и применяет к ним римский принцип отрицания особых вещных прав с еще большей строгостью, чем это делали римские юристы. Определяя "существенные составные части" как "такие части, которые не могут быть отделены друг от друга без того, чтобы одна из них не была разрушена или изменена в своем существе" (§ 93), оно, хотя и стоит на необходимой здесь хозяйственной точке зрения, но оттеняет ее, в отличие от прусского и других законодательств, значением не составных частей для целого, а целого для составных частей, и иллюстрирует далее этот оттенок своей точки зрения такими определениями, которые резко расходятся с господствующими хозяйственными воззрениями на взаимное отношение между существенными и несущественными частями вещи. Немецкое уложение считает, напр., поверхность земли, принадлежащую данному земельному участку, его несущественной частью, так как эта поверхность может быть разделена всегда на самостоятельные участки, и причисляет в то же время к "существенным частям" земельного участка его неотделенные плоды и непреходящего типа постройки (§ 94), делая и в этом случае поворот к римскому праву против современных воззрений, которые едва ли можно примирить с признанием какого-нибудь растения на земельном участке его "существенной частью" и отказом в таком признании его богатейшим полям, лугам и т. д. Тем не менее и Немецкое уложение признает вполне особые вещные права в несущественных частях вещи, которые хотя и не определяются прямо законом, но могут быть определены на его же основании а contrario как такие составные части, отделение которых не разрушает и не изменяет существа ни целой вещи, ни ее частей. Сюда можно отнести беседки, заборы, части однородных жидкостей и твердых масс, кольцо и оправленный в него камень, экипаж и его колеса, книгу и ее переплет, бочку и содержащееся в ней вино и т. д. В случаях сомнения приобретение вещи и распоряжение ею касаются и этих частей, не требуя в отношении к ним особого доказательства ни собственности, ни права распоряжения. Но так как в этих частях возможны и отдельные от целого вещные права, то эти последние не прекращают своего существования против воли управомоченного лица и в том случае, когда самостоятельная до того вещь делается несамостоятельной частью другой вещи.

Таким образом, ни неопределенное понятие "субстанции вещи" и ни еще более сбивчивые определения Немецкого уложения о "существенных частях" вещи, а одна лишь оцениваемая гражданским оборотом способность или неспособность составных частей вещи служить выражением самостоятельной ценности - может дать и критерий для признания или непризнания в них особых вещных прав. Во всяком случае, при относительности понятий "самостоятельного" и "несамостоятельного", "существенного" и "несущественного", казуистика этих понятий представляет затруднения и должна быть предоставлена такту и свободной оценке судьи. Здесь почти все будет вопросом факта, и то, что в одном месте принимается за самостоятельную вещь, может быть в другом месте несамостоятельной частью вещи, и обратно. Дернбург в своем курсе имперского гражданского права свидетельствует, что в прирейнских провинциях печь не считается существенной частью дома, так как каждый квартирант вносит ее, вместе с остальной движимостью, в свою квартиру и точно так же выносит из нее, тогда как в других местностях Германии, и это может быть особенно применено к нашему климату, квартира без печи была бы скорее сараем, чем жилым помещением. Равным образом и ванна, принимаемая за существенную часть хороших квартир в больших городах, представляется роскошью для менее избалованных комфортом нанимателей квартир в маленьких городах и не может играть в них роли существенной части дома.

Идеальные доли в вещи, остающейся нераздельной, отличаются от ее составных частей своей бестелесностью и представляются, как это было уже замечено, не вещами, а абстракциями ценности участия двух или многих лиц в общем им праве. Эти идеальные доли могут состоять, в свою очередь, из меньших долей, которые обнимаются, в виде общего правила, правом на всю долю в ее целом, но допускают установление в себе и особых прав, - только не вещных, так как эти последние предполагают телесный объект*(478).

В нашем законодательстве нет особых определений о составе вещи, и по этому вопросу нам приходится ссылаться только на приведенные выше постановления о составных вещах и совокупностях вещей, равно как и на определения о главных вещах и их принадлежностях, к которым мы теперь и переходим.

8. Главная вещь и принадлежность

Если несколько самостоятельных вещей складываются, ввиду какой-нибудь хозяйственной цели, в единство, то главной вещью называют ту, которая существует сама по себе и составляет непосредственный предмет юридического отношения, устанавливаемого в совокупности данных вещей, тогда как принадлежностью будет та вещь, которая служит лишь в помощь главной вещи и дополняет ее, вступая в то же юридическое отношение не непосредственно, а в силу своей связи с главной вещью. Отсюда видно, что отношение между главной вещью и ее принадлежностью есть вид объединения существующих самостоятельно вещей, который отличается самостоятельностью своих единиц от состава вещи, поглощающего эти единицы, и подчинением одной вещи другой от рассмотренных выше видов объединения также самостоятельных вещей, из которых, однако, ни одна не подчинена другой, и все одинаково самостоятельны (это - так назыв. совокупности вещей)*(479).

Идея настоящего различия в вещах лежит в том, что одна вещь, присоединяясь к другой, служит хозяйственной цели этой последней и увеличивает ее ценность. Право содействует экономической, как и всякой иной культуре общества, и не может поэтому не признать и не регулировать и этот вид объединения вещей, подымающий экономическую культуру и имеющий объективное основание. Это значит, что отношение между главной вещью и ее принадлежностью не вызывается исключительно субъективным усмотрением, а определяется целью права, которая не противится и здесь распоряжениям частной воли, но если таких распоряжений не сделано, то выражается в объективных нормах или предписаниях суду руководствоваться и в этом вопросе воззрениями гражданского оборота. Поэтому понятия главной вещи и принадлежности, наравне с понятиями совокупности и состава вещей, не только субъективны, но и подчинены определениям объективного права и воззрениям гражданского оборота*(480).

Понятия главной вещи и принадлежности предполагают связанность вещей, вытекающую из фактического служения одних из них другим, и имеют уже поэтому, рядом с субъективным, и объективное основание. В теории и практике "общего права" Германии господствовал другой взгляд, по которому одна вещь могла быть произвольно сделана принадлежностью другой и без фактической связи с этой последней. Принадлежности разделялись на "законные" (презумптивные) и "произвольные", и объективные качества вещи явно смешивались с субъективными определениями ее назначения путем юридических сделок. Сделанные при продаже, залоге или завещании указания на подчинение одних вещей другим в смысле следования тех и других одной и той же судьбе не дают первым качества принадлежностей последних - по крайней мере, за пределами данной сделки. Иначе нормы, созданные для принадлежностей, были бы применены к отношениям, на которые они не рассчитаны. Эти нормы служат теперь не только пособием к толкованию юридических и особенно обязательственных сделок, как это было в римском праве, но определяют и взаимную связь вещей, друг друга пополняющих и разрешающих в своей связи те хозяйственные задачи, которые принимаются объективным правом под свою защиту*(481).

Поэтому главная вещь и ее принадлежности составляют как бы одно целое, и так как носителем этого целого является главная вещь, то общность ее хозяйственной цели с таковой же ее принадлежностью выражается обыкновенно таким положением: принадлежности следуют за главной вещью (accessorium sequitur principale). Но в отличие от состава вещи, где подчинение части целому таково, что одно не мыслится без другого, и все, что касается целого, обнимает вместе с тем и его части, принадлежности сохраняют значение самостоятельных вещей, и правило о следовании их судьбе главной вещи терпит многочисленные ограничения. Принадлежность может иметь иного собственника, чем главная вещь, и быть предметом залога или сервитута независимо от главной вещи - так же, как и главная вещь, может быть предметом залога и сервитута независимо от своей принадлежности. Различно может быть и течение давности для главной вещи и ее принадлежностей. И если юридические отношения, имеющие место в главной вещи, распространяются, по общему правилу, и на ее принадлежности, то права в этих последних третьих лиц остаются неприкосновенными.

Служебное отношение принадлежности к главной вещи выражается не в том, что первая делает возможным пользование второй - такое служебное отношение характеризует составные части вещи, - а в том, что принадлежность только увеличивает полезность главной вещи, и это увеличение может касаться даже не материальной, а одной нравственной или эстетической стороны пользования ею. Если две вещи служат общей цели без того, чтобы какая-либо из них принималась в гражданском обороте за главную вещь, то о принадлежности не может быть речи: таковы, напр., пара сапог, вилка и нож, шахматная доска и шахматные фигуры и т. д. С другой стороны, не требуется и такого отношения между главной вещью и принадлежностью, при котором первая могла бы обходиться без второй; напр., пивоварение не обходится без бочек, составляющих его принадлежности, и фабрика - без машин, также принимаемых часто за принадлежности фабрики*(482). Поэтому принадлежность может быть не только связана физически, но и разъединена с главной вещью: таково, напр., положение лодки при поземельном участке, двойных рам при окнах, ключей при замке и т. д., и так как окна и замки суть составные части дома, то двойные рамы и ключи будут принадлежностями и этого последнего. Недостаток физической связи заменяется здесь осуществлением хозяйственного единства, которое должно быть постоянным, а не преходящим, и такое именно служение одной вещи целям другой, вне отношения составной части к целому, имеет решающее значение для понятия принадлежности. Вот почему принадлежность и определяют, обыкновенно, как вещь, которая, не будучи составной частью другой, стоит к ней в постоянном служебном отношении (§ 97 Немецкого уложения).

Таким образом, понятие принадлежности характеризуется, с одной стороны, положительным моментом, которым оно сходится с понятием состава вещи: принадлежность, вместе с главной вещью, должна составлять в обыденном смысле одну вещь; с другой стороны, в нем есть и отрицательный момент, которым принадлежность отличается от составной части вещи: принадлежность должна быть связана с другой вещью так, чтобы ни она сама, ни эта другая вещь не теряла бы и без нее необходимых признаков самостоятельной вещи. Иллюстрируя сказанное примером, мы можем взять отношение между домом и садом: сад украшает дом, стоит к нему в служебном отношении и составляет с ним как будто одно целое; но дом может существовать и без сада, как и сад без дома, а потому сад и будет принадлежностью дома. Точно так же и футляр для перстня или очков не будет составной частью ни перстня, ни очков, как и громоотвод, и удобрение не будут составными частями ни дома, ни поземельного участка. Все это - принадлежности, которые смешивались прежде с составными частями вещи только потому, что в этих последних допускались такие же самостоятельные права, как и в принадлежностях; и раз те и другие разделяли судьбу целого, когда это не противоречило установленным в них особым от целого правам, то смешение было вполне понятно и не имело практической важности. Поэтому не только теория "общего права", но и многие новые законодательства, как, напр., прусское, австрийское и др. (к ним присоединилось, как мы увидим, и наше законодательство), называют принадлежности частями вещи и, в лучшем случае, отличают их как добавочные или несущественные части от главных или существенных частей*(483).

Но в современном праве юридическое положение составных частей вещи и ее принадлежностей различно, и разграничение того и другого понятия необходимо. Оно невыполнимо по признаку физической связи в составе вещи и отсутствия этой связи в отношении принадлежности к главной вещи: мы знаем составные части, могущие вести самостоятельное существование, и принадлежности, физически связанные с главной вещью. Принадлежности соприкасаются в своем хозяйственном значении так близко с составными частями вещи, что пограничная линия между теми и другими может быть проведена лишь в самом общем смысле. И, напр., Регельсбергер не находит возможным установить ее иначе, как считая составом вещи все то, что необходимо с точки зрения гражданского оборота для ее существования, а принадлежностью - все другие приложения к ней, насколько они входят в то же единство вещи. Кирпичи, лестница, двери, окна и т. д. суть составные части, так как без них не может существовать дома; напротив, двойные рамы, ставни, жалюзи, громоотвод и т. д. сообщают ему только известное совершенство и будут поэтому его принадлежностями*(484). Во всяком случае, разграничение составных частей вещи от ее принадлежностей есть в значительной мере вопрос факта, и для того, чтобы узнать в каждом отдельном случае, что считать и чего не считать принадлежностью данной вещи, необходимо исследовать связь этой вещи с той, о юридической квалификации которой ведется спор. Само собой разумеется, что качество принадлежности обусловлено господствующими в данном месте и в данное время воззрениями гражданского оборота, обусловленными, в свою очередь, климатом, уровнем народного благосостояния, развитием ремесел, торговли и т. д. Поэтому неудивительно, что и содержание понятия принадлежности постоянно колеблется не только от одного народа к другому, но и от различных состояний права у одного и того же народа, и что современные воззрения на принадлежности расходятся с решениями римских юристов. Мы придаем большее значение той хозяйственной цели, которой служит вещь, и считаем, напр., вопреки римскому праву, принадлежностями земельного участка состоящие при нем скот, запасы удобрения, сена и других продуктов, насколько все это относится к хозяйству на данном участке, и точно так же считаем принадлежностями фабрик имеющиеся при них бочки, посуду и машины, насколько эти последние не представляются их составными частями. Важное различие в этом отношении между римским и современным правом состоит в том, что римский оборот был много ограниченнее современного и рассматривал как принадлежности только небольшое число малоценных вещей, служивших в помощь пользованию другими, более ценными вещами, в качестве их "quasi-partes", т. е. "как бы составных частей". Значительно расширенный оборот нашего времени принимает за принадлежности несравненно большее число вещей и при квалификации их как принадлежностей обращает так мало внимания на момент ценности, что принадлежности многих вещей, как, напр., поземельных участков, фабрик и т. д., могут иметь теперь гораздо более ценности, чем те вещи, принадлежностями которых они являются.

Особенно широко было представление о принадлежностях в Средние века, когда всякий оттенок имущественных отношений, особенно по землевладению, имел определяющее значение как для общественного положения, так и для правоспособности каждого*(485). Принадлежностью называлось тогда все, что так или иначе принадлежало какой-нибудь вещи: сюда входили поэтому и ее составные части. Это представление перешло отчасти и в наш разговорный язык, не имеющий, однако, юридического значения, так как мы связываем юридические последствия только с более тесным и определенным понятием принадлежности. Не то было в Средние века, когда вместо определенного понятия принадлежности мы встречаем только перечисление вещей, переходящих по разным сделкам из рук в руки вместе с главной вещью, служащей предметом этих сделок. Это перечисление обнимает при передаче зданий все, что с ними крепко связано ("was erd-mauerniet und nagelfest ist"), а при передаче земельных участков - не только их хозяйственный инвентарь из скота, сельскохозяйственных запасов и орудий, но и принадлежащих к ним же рабов, крепостных, равно как вотчинные повинности и все второстепенные земли, состоящие при данном имении: его леса, пастбища, воды и т. д.*(486) Из таких перечислений возникают впоследствии юридические презумпции, соединяющие переход по различным сделкам этих принадлежностей и без того, чтобы они в них перечислялись, и особое значение получает положение, по которому всякая движимость, присоединяемая к недвижимости, делается этим самым недвижимостью, попадающей и в ипотечные книги*(487). На этом именно основании Французский кодекс (art. 517), вместе со множеством других законодательств, ставит наряду с недвижимостями по их "природе" (immeubles par leur nature) и недвижимости как "по назначению" (immeubles par leur destination), так и "по предмету", к которому они "прилагаются" (par l'objet auquel ils s'appliquent). Статьи 524 и 525 того же кодекса причисляют к недвижимостям "по назначению" не только рабочий скот, семена и земледельческие орудия, но и голубей в голубятне, собак в псарне, рыб в прудах, пчел в ульях и т. д., а ст. 526 относит к недвижимостям "по предмету приложения": узуфрукт недвижимости, земельные сервитуты и иски, которыми защищается недвижимость*(488). Новое Немецкое уложение тоже освящает чуждый римскому праву принцип, по силе которого принадлежности следуют судьбе главной вещи в отношениях не только обязательственного, но и вещного права. В то же время оно дает, с одной стороны, более точное определение понятия принадлежности, основанное на указанных выше признаках этого понятия, и с другой - ограничивает это понятие, в противоположность большинству европейских законодательств, одними движимыми вещами и не распространяет его на права (§ 97). В этом отношении, как и во многих других, немецкое уложение стоит ближе к римской, чем германской точке зрения, которая сосредоточивалась на принадлежностях недвижимых имуществ и трактовала их движимые принадлежности как недвижимости, тогда как римское право, если и допускало применение этого отношения к недвижимостям, то не подводило под него ни хозяйственного инвентаря, ни вотчинных повинностей*(489).

Что касается нашего законодательства, то оно не дает понятия и довольствуется перечислением принадлежностей различных видов недвижимых имуществ: насаленных имений (ст. 386 т. Х ч. I), просто недвижимых имуществ (ст. 387), фабрик и заводов (ст. 388), домов (ст. 389), заповедных наследственных имений (ст. 391) и т. д. Сопоставляя эти законы, - которые называют между принадлежностями недвижимых имений: реки, озера, пруды, болота, мосты, плотины, мельницы и даже церкви, а между принадлежностями домов: "части оных:", неотделимые от здания без повреждения последнего, - сопоставляя эти законы с тесно связанными с ними положениями о "существе и пространстве права полной собственности на землю" (ст. 424-430 т. Х ч. I), которые относят к принадлежностям и "все произведения земли на поверхности ее, все, что заключается в недрах ее, воды, в пределах ее находящиеся" (ст. 424), и "все плоды, доходы, прибыли, приращения и выгоды, и все то, что трудом и искусством его (владельца) произведено в том имуществе" (ст. 425), и, наконец, намывы рек, вновь образующиеся в них острова, обнажающееся русло реки, сокрытые в земле сокровища (ст. 426-430) и т. д., - легко прийти к следующему заключению. Наш Свод не выделяет понятия принадлежности в самостоятельное понятие гражданского права и смешивает в нем различные элементы публичного и гражданского права: территорию и частное землевладение, состав и принадлежности вещи, обладание и приобретение, плодоприносящие вещи и их плоды. Все это сливается в одно безразличное целое, возникшее из разновременных указов, изданных в интересах привилегированных сословий, и из различных межевых инструкций, топографические задачи которых заступили место разработки и расчленения понятий гражданского права. Несметное содержание явлений, перечисленных в приведенных сейчас статьях нашего т. Х, представляет собой не вещь, не недвижимость, а "целую землю ханаанскую, в которой есть все: настоящая палестина"*(490). Заметим еще, что перечисление принадлежностей в нашем законе, как и всякое перечисление, не может быть исчерпывающим. Кроме того, оно не свободно и от противоречий (ср., напр., ст. 386 и 389), и наша сенатская практика, опираясь на общие признаки перечисленных принадлежностей, относить к ним не только вещи, указанные в законе, но и все те, которые стоят в тесной механической, органической, юридической или хозяйственной связи с главной вещью (реш. 1884 г. N 75).

Следование принадлежности юридической судьбе главной вещи можно считать установленным и для нашего права ст. 424, 399 п. 4, 620, 622 и след. т. Х. ч. I. Первая из этих статей говорит, что "по праву полной собственности на землю, владелец ее имеет право на все произведения, на поверхности находящиеся; и на все, что заключается в недрах ее: словом, на все ее принадлежности". Вторая - объявляет родовым имуществом дома и здания, построенные на родовой земле, а последние - обязывают незаконного владельца чужого имущества к выдаче его собственнику со всеми принадлежностями, приращениями и доходами. (См. еще ст. 1110 Уст. гражд. судопр.) О принадлежностях движимых вещей наш закон вовсе не упоминает, если оставить в стороне ст. 431 т. Х ч. I, касающуюся понятия плода, а не принадлежности. Наконец, подобно противоположению между движимостями и недвижимостями понятие принадлежности распространено нашим законом от телесных и на бестелесные вещи (ст. 390 т. Х ч. I).

9. Плоды

От состава и принадлежности вещи нужно строго отличать ее плоды. Это название заимствовано из латинского обозначения соответствующего ему понятия словом fructus. Самое же понятие плода отвечает потребности различать вещи по способу пользования ими и согласовать с этим различием то или иное содержание права.

Вещам, которыми мы пользуемся непосредственно или путем потребления, противополагаются вещи, которые сохраняют свою целость в течение более или менее продолжительного времени, захватывающего иногда несколько поколений, и которые служат нам не столько сами по себе, сколько своей продуктивной силой или производными от нее выгодами. Эти вещи, которые называют плодоприносящими, дают постоянный, т. е. правильно возвращающийся доход, не терпя заметного ущерба в своем существе, и это обстоятельство делает возможным передачу пользования ими от одного лица другому. Извлекаемый этим путем постоянный доход называют плодом, понятие которого обнимает поэтому все те случаи, когда мы имеем пользование постоянным доходом вещи без ущерба для ее существа. И этому понятию принадлежит, несомненно, общее значение, так как им определяется вопрос, на какие вещи, производные от другой, имеет право лицо, пользующееся в данный момент этой другой вещью. Извлечение из нее новых вещей составляет цель пользования этой вещью, и насколько ее плоды суть новые вещи, предназначенные по своем отделении от нее к самостоятельному существованию, настолько они отличаются от ее составных частей. Эти последние могут получить такую же самостоятельность, но могут и не получить ее, не предполагая и не заключая такой самостоятельности в своем понятии. Отсюда и другое важное различие плодов от состава вещи: юридические отношения в целой вещи всегда распространяются на ее части и продолжаются в них, тогда как плоды обнимаются этими юридическими отношениями только до своего отделения от плодоприносящей вещи. После этого отделения они подвергаются лишь известному влиянию тех же юридических отношений, но не определяются ими и могут следовать своей собственной судьбе, отличной от судьбы плодоприносящей вещи*(491). В этом смысле плоды стоят ближе к принадлежностям вещи, различаясь, однако, и от них, с одной стороны, своей постоянной связью с плодоприносящей вещью, вовсе не необходимой для понятия принадлежности, и с другой - своим также чуждым этому последнему качеством составной части плодоприносящей вещи до отделения от нее.

Важнейший вопрос в учении о плодах есть вопрос о том, какие вещи считать плодами, и какие - нет. Господствующее в прежней юриспруденции мнение, удерживаемое еще многими законодательствами, и особенно французским, различает "естественные плоды от "гражданских" и понимает под первыми только органические произведения плодоприносящей вещи (Code civ., art. 583). Сюда подойдут, напр., приплод домашних животных, их молоко, шерсть и т. д. Но можно ли считать и навоз этих животных их органическим произведением? И будут ли пшеница, картофель, фруктовые деревья, лес и т. д. продуктами земли? Пшеница выходит из семян, и вся органическая жизнь требует для своего роста не только земли, но также воды, воздуха, солнца. Поэтому все, что растет на земле, не есть ее исключительный продукт, но это - ее плод. Еще менее можно называть органическими произведениями земли добываемые в ней торф, глину, песок, камни и т. д., хотя все это - ее плоды, представляющие собой такой же постоянный доход, как и сельскохозяйственные продукты.

Таким образом, плод в юридическом смысле есть не то, что плод в естественном смысле, и квалификация первого из этих понятий признаком органической связи с плодоприносящей вещью*(492) не может быть правильна уже потому, что юридическое понятие плода опирается не на биологические, а на хозяйственные факты. В хозяйственной же жизни различают капитал и приносимый им постоянный доход. Капитал служит основой производства и не составляет по своей цели предмета потребления. Напротив, доход предназначен к тому, чтобы доставлять средства для удовлетворения текущих потребностей жизни и идет, преимущественно, на потребление. Этот постоянно возвращающийся доход и составляет содержание юридического понятия плода, отличного в этом отношении от дохода, доставляемого физическим трудом и различными видами духовной деятельности, не представляющими собой имущества и имеющими дело с вещью как сырым материалом, а не как производящим фактором новых вещей*(493).

На хозяйственную основу понятия плода указывает и распространение этого понятия от телесных вещей на права, плоды которых называют "гражданскими" или "юридическими" (fructus civiles) и определяют как постоянный доход, приносимый вещью через посредство какого-либо юридического отношения или юридической сделки, напр., владения, отношения между родителями и детьми, договоров найма, аренды, займа и т. д. Арендная плата и % от займа считаются плодами устанавливаемых арендным и заемным договорами прав, которые принимаются, в свою очередь, за плодоприносящие вещи. Очевидно, здесь дело не в физическом извлечении одной вещи из другой, а только в аналогичном такому извлечению процессе, принадлежащем хозяйственной жизни. Как телесные вещи служат целям своих управомоченных и тем, что, сохраняя, в общем свою целость, они доставляют им известные телесные плоды, так и бестелесные права служат хозяйственным целям своих субъектов тем, что, оставаясь неизменными, и они в известных условиях дают определенный доход, идущий на удовлетворение текущих потребностей. И хозяйственная точка зрения на плоды последнего рода оттеняется особенно тем, что к ним относят не всякий доход, а лишь тот, который соответствует назначению лежащего в его основании права, так что % по займу, превышающие принятую в данном месте норму %, или рубка леса за тем пределом, который установлен правилами лесного хозяйства, не будут плодами ни займа, ни пользования лесом. Эта точка зрения переносится и на телесные плоды, которыми считают не все, что извлекается из вещи, а лишь то, что составляет ее постоянный и правильно возвращающийся доход: таковым будет, напр., жатва посеянного зерна или рубка леса по участкам в условиях правильного лесного хозяйства, но не случайные выгоды от сваленного на землю бурей дерева в лесу. Поэтому же и такие составные части земельного участка, как его каменный уголь, торф, глина, песок и т. д., делаются плодами только тогда, когда разработка этих продуктов соответствует их назначению в данном хозяйстве*(494).

Но если естественные и гражданские плоды сходятся в том, что они одинаково предполагают продуктивное имущество и правильно поступающий от него доход в соответствии с хозяйственным назначением этого имущества, то за этим сходством выступают и существенные различия. Во-первых, гражданские плоды, в отличие от естественных, даются не плодоприносящей вещью, а устанавливаемым в ней юридическим отношением, и они сами представляют собой не вещь, а требование вещи: наемная плата не извлекается из отданной внаймы вещи, а только заступает пользование ею. Во-вторых, гражданские плоды с самого начала самостоятельны и квалифицируются как плоды только потому, что они состоят в известном юридическом отношении, тогда как естественные плоды представляются сначала только составными частями плодоприносящей вещи и получают самостоятельность не ранее, как по отделении от этой последней. Поэтому к естественным плодам и применяются нормы, рассчитанные не только на плоды, но и на составные части вещи. К гражданским плодам нормы о составе вещи не имеют никакого отношения*(495). Наконец, в-третьих, большинство европейских законодательств, и в их числе французский и следующие за ним кодексы, различают естественные и гражданские плоды более всего в отношении к способам их приобретения при так наз. узуфрукте, т. е. вещном праве пользования какой-либо вещью, отделенном от собственности на нее. Естественные плоды приобретаются так наз. перцепцией, или овладением, т. е. они делаются собственностью управомоченного на них лица (узуфруктуария) с того момента, в который этот последний собирает их лично или через своих людей (Code civ., art. 604). Напротив, гражданские плоды приобретаются изо дня в день (jour par jour), т. е., путем разделения годового дохода на 365 или 366 равных частей и предоставления узуфруктуарию только такого числа этих частей, которое соответствует продолжительности его права пользования; остальные части дохода поступают к собственнику. Но такое распределение дохода между узуфруктуарием и собственником происходит только в годы открытия и прекращения узуфрукта, тогда как доходы промежуточных лет поступают к узуфруктуарию полностью (art. 586).

Стоит еще отметить, что точка зрения постоянного дохода с вещи или права, как определяющая для понятия плода, проводится с особенной силой именно французской юриспруденцией, несмотря на приведенное выше законодательное определение естественных плодов как органических продуктов плодоприносящей вещи. Продукты вещи, не представляющие свойства периодичности, не дают понятия дохода в экономическом смысле: они не дают и понятия плода в юридическом смысле. Поэтому плодами не считаются ни оставшиеся после разрушенного дома материалы, ни деревья, идущие на сруб не в очередь при правильном лесном хозяйстве, ни камни из каменоломни, открытой после установления узуфрукта на содержащее ее имение, ни клад, найденный в земле собственника. Все это - не постоянный доход, а потому и не плод*(496).

Немецкая юриспруденция имеет возможность опереть чисто хозяйственную точку зрения на плоды и на законодательные определения. Прусский Landrecht (§ 220 I, 9) называет плодами все виды пользования, лежащие в естественном порядке вещей, а новое уложение сливает органическую точку зрения с хозяйственной и приходит к очень широкому понятию плода. В него включены: во-первых, органические продукты вещи, даже без отношения к своему хозяйственному назначению; во-вторых, все другие (неорганические) продукты, получаемые из вещи согласно ее назначению и даже с повреждением ее существа; в-третьих, плоды права, обнимающего и естественные плоды его предмета; и, в-четвертых, гражданские плоды, доставляемые вещью или правом в силу какой-нибудь юридической сделки (§ 99)*(497). Это слишком широкое понятие плода смягчается специальными постановлениями на случаи, когда кто-либо иной, чем собственник вещи, пользуется ее плодами, или обязанность к возврату плодов основана не на юридическом отношении: в этих случаях плоды возвращаются в виде одного чистого дохода, т. е. за вычетом издержек производства и других расходов (§ 103, 581, 993 и др.), так что Немецкое уложение принимает во многих случаях понятие плода и в тесном смысле чистого дохода*(498).

Вопрос о распределении плодов между различными и в различное время управомоченными на них лицами - Немецкое уложение разрешает, в общем, по образцу римского и следующего этому последнему французского права в приведенной выше ст. 586 Code civ. Этот вопрос представляет особую важность ввиду того, что большинство плодов возникает, как мы это уже видели, периодически и притом в различные сроки: пшеница зреет летом, виноград осенью, лес при правильном лесном хозяйстве дает плоды через еще более значительные промежутки времени, наемная и арендная плата поступает то за год, то за полгода и т. д. Так же стоит дело и с расходами по хозяйству. налогами и т. п. За кем признать право на плоды и обязанность нести расходы, если происходит смена управомоченных на эти плоды или обязанных к этим расходам лиц в тот период времени, когда эти плоды должны поступить в хозяйство, и эти расходы быть оплачены? Например, собственник продает имение, состоящее в арендном содержании. Купля-продажа по римскому праву и некоторым европейским законодательствам уничтожает арендный договор (Kauf hriecht Miethe), и между новым собственником и старым арендатором возникает спор о принадлежности плодов и оплате расходов за данный хозяйственный период. Такие же споры могут возникать при окончании найма, добросовестного владения и т. д.

Средневековое германское право решало подымающееся здесь споры в пользу лиц, затрачивающих свой труд на извлечение плодов, и следовало поговорке: кто посеет, тот и пожнет (Wer sдet, der mдht)*(499). Прусский Landrecht стоит на той же точке зрения, предписывая делить плоды последнего года между собственником и узуфруктуарием в зависимости от времени, в течение которого каждый из них имел право на пользование плодами, и расходов, которых стоило их извлечение (I, 7, § 189б 197 и др.). Это решение кажется справедливым, но представляет большие практические неудобства. Оно предполагает существование для всех плодов одного нормального хозяйственного года, в пределах которого они могут быть распределены между несколькими имеющими на них право лицами, смотря по времени своего возникновения. Но однообразное установление для всех плодов такого года невозможно уже потому, что различные плоды созревают в различные времена года, и соображения об обеспеченности права требуют более внешнего и верного критерия, чем тот, который дается продолжительностью права безотносительно к его предмету. Вот почему новое Немецкое уложение и возвращается к римскому принципу, по которому плоды принадлежат тому, кто имеет на них право в тот момент, когда они отделяются от плодоприносящей вещи. Все решается моментом отделения плодов от производящей их вещи. Отдельные плоды остаются за управомоченным в этот момент лицом; неотделенные плоды идут к новому владельцу.

Об этом правиле можно сказать, что оно имеет удобство легкости применения, но и неудобство случайности. Право на плоды в течение 3-х месяцев может доставить несравненно более выгод, чем то же право в течение остальных 9 месяцев. Кроме того, здесь владелец плодоприносящей вещи особенно заинтересован в преждевременном отделении плодов от производящей их вещи, и это не может не вредить народному хозяйству. Поэтому Немецкое уложение, подобно Французскому кодексу, и отступает от римского принципа - по крайней мере, в отношении к "гражданским плодам", - устанавливая их распределение тоже в соответствии со временем, в течение которого они составляют право того или другого из последовательно управомоченных в них лиц (§ 101). Наконец, шаблонность римского принципа смягчается и здесь специальными постановлениями о вознаграждении ранее управомоченных в пользовании плодами лиц за произведенные ими издержки, насколько эти последние соответствуют правильному хозяйству, и в пределах ценности действительно приобретенных плодов (§ 592, 998, 1055 и др.). Тем же правилам следует и распределение долгов и других тягостей, лежащих на хозяйстве (§ 103)*(500).

Из сказанного можно заключить, что в понятии плода есть как субъективный, так и объективный момент. Первый лежит в пользовании доходом плодоприносящей вещи и в зависимости этого пользования от того юридического отношения, в котором стоит пользующееся им лицо. Одна и та же вещь может быть при одном юридическом отношении плодоприносящей вещью, а при другом - плодом. Фруктовые деревья будут плодом поземельного участка для его собственника и плодоприносящей вещью для того, кто получит их в свое пользование. И если первый может обратить эти деревья и на топливо, то второй ограничен пользованием одними фруктами, не имея права ни на сруб этих деревьев, ни на какой-либо иной род пользования ими. В этом смысле понятие "плоды" субъективно и относительно*(501). Но в нем есть, несомненно, и объективная сторона, так как извлечение из одной вещи другой, которая получает самостоятельность, переставая быть составной частью первой и не делаясь eo ipso предметом особого права, требует соответственной регламентации. Эта регламентация хотя и относится к временному состоянию, не может обойтись без объективного понятия плода, подобно тому, как и состояние малолетнего или главной вещи и ее принадлежности, несмотря на свой так же временный характер, не может обойтись без соответствующих этим состояниям норм объективного права.

Обращаясь теперь к нашему праву, мы спросим, чем оно считает плоды: частью плодоприносящей вещи или новой вещью? Называя плоды принадлежностью, наши законы выдерживают принятое ими в основу и уже отмеченное нами понятие "существа и пространства прав на имущество". Этому пространству они подчиняют безразлично и плоды вещи, и сокрытые в земле минералы, и обнажившееся русло реки, и вновь образующиеся острова (ст. 424-428). Все это входит в "пространство прав" и посему принадлежит хозяину земли или иной плодоприносящей вещи. Это - по верному замечанию Дювернуа - чисто статическая точка зрения в применении к обладанию вещами. Но эта точка зрения оказывается недостаточной даже для нашего Свода, и как только он переходит от нее на точку зрения развития труда, производства, иначе - на точку динамическую, плод делается тотчас новой вещью, судьба которой определяется иначе, чем судьба части или принадлежности вещи.

"Обезразличение состава, принадлежности, плода, - читаем мы у Дювернуа, - свойственно неразвитому обмену, эпохе застоя, неподвижности. В истории нашего права эта точка зрения обращена к прошлому. Где речь только о пространстве - там господствует недвижимость. С эпохи Петра начинаются другая фаза развития и другая точка зрения на правообразование. И обе точки зрения ясны в составе Свода. За вопросами пространства идут, медленно преуспевая, задачи производства. С этим вместе наступают новые условия и новая точка зрения на плоды и доходы, где пространство прав собственности не решает вопроса, а встречается с вопросом труда, производства, движения*(502). Первая точка зрения выступает в отделе "о существе и пространстве разных прав на имущество" (ст. 420-431). Но уже в старом Своде, рядом с положением, что принадлежности земли суть произведения на ее поверхности обретающиеся, сокровенные в недрах его металлы и т. д. (ст. 387), мы читаем признание, что хлеб сжатый и смолоченный перестает быть составом или принадлежностью недвижимости. Это - особая вещь, и притом движимая (ст. 401).

Точка зрения на плод как на вещь отдельную, судьба которой не связана необходимо с плодоприносящей вещью, развивается с дальнейшим движением нашего права. Она оттесняет старую точку зрения состава, принадлежности, пространства, и делается торжествующей, знаменуя собой эмансипацию движимостей. Установление ее совпадает с изданием Свода 1857 г. (т. Х, ч. I, ст. 609 и след.), куда введен закон 21 марта 1851 г., вызвавший этот поворот в нашем праве и рассматривающий плоды уже не как принадлежности, а как постоянные хозяйственные выгоды, даваемые производительным употреблением вещи в гражданском обмене. Поэтому в качестве плодов мы находим здесь доходы имуществ в смысле непосредственно поступающих к хозяину продуктов хозяйства и сдаваемых им за деньги отдельных доходных статей для непосредственной эксплуатации их третьими лицами. От поступлений всякого рода без вычета трат на экономическую эксплуатацию (валовой доход) закон отличает понятие чистого дохода, т. е. всего того, что остается в руках хозяина за вычетом расходов (ст. 620, 623, 630). при этом в составе закона легко различить плоды, еще связанные с вещью, от тех, которые уже отделены от нее. Первые не составляют самостоятельных вещей, это - так наз. fructus pendentes, висячие плоды, по отношению к которым возможны юридические сделки только в смысле вещей, имеющих возникнуть в будущем (res futurae). Последние суть, напротив, самостоятельные вещи, которыми можно распорядиться и в настоящем. Раз полученные, они подлежат возврату собственнику только от недобросовестного владельца чужого имущества, тогда как добросовестный владелец освобожден от этой обязанности до дня объявления ему в установленном порядке об открытии спора против его владения или - по крайней мере, до того времени, когда неправость его владения станет ему достоверно известной (ст. 626 и реш. 92/96). Кроме того, наш закон, по примеру римского и европейских законодательств, различает теперь от неотделенных и те плоды, которые имели поступить, но не поступили по небрежности владельца: он обязывает недобросовестного владельца к возврату и этих плодов (ст. 624). Вообще же все учение о плодах как о полученном доходе приурочено в нашем законодательстве со времени закона 1851 г. к вопросу об ответственности незаконного владельца чужим имуществом перед собственником или иным законным владельцем этого имущества. Оно подлежит возврату вместе с вознаграждением за убытки (ст. 609), одинаково при добросовестном и недобросовестном владении, но с различными в том и другом случае последствиями в отношении к ответственности за доходы. Это различие, с которым мы ознакомимся ближе в учениях вещного права, послужило occasio legis, т. е. законодательным поводом к разграничению плодов вещи от ее состава и принадлежностей и в нашем праве, взявшем себе за образец в этом случае, как и во многих других, Французский кодекс.

Изложение других, более частных различий вещей, как, напр., различие между родовыми и благоприобретенными имуществами, мы также отлагаем до изучения вещного права и переходим теперь к последнему отделу общей части, имеющему своим главным предметом учение о юридических фактах.

< Попередня Наступна >

Радник

IV. Объект права

IV. Объект права

1. Вещь и предмет права

2. Телесные и бестелесные вещи

3. Вещи оборотные и внеоборотные

4. Вещи простые и составные, совокупности вещей и прав

5. Недвижимые и движимые вещи

6. Генерические и индивидуально определенные, заменимые и незаменимые, потребимые и непотребимые, тленные и нетленные вещи

7. Вещи делимые и неделимые; состав вещи

8. Главная вещь и принадлежность

9. Плоды