132

---

4. Влияние на право и дееспособность условий физических

 

А) Пол

Б) Возраст

0%B0%D1%81%D1%82%D1%8C%20-%20C.-%D0%9F%D0%B5%D1%82%D0%B5%D1%80%D0%B1%D1%83%D1%80%D0%B3,%201911%D0%B3..rtf#sub_467">В) Здоровье

Г) Расточительность

 

А) Пол

 

Пол не оказывает теперь, в противоположность праву Востока, Древнего Рима и Средних веков, существенного влияния на правоспособность и не обусловливает, в принципе, различий ни в правоспособности, ни в дееспособности мужчины и женщины. В древнеримском и средневековом праве один мужчина пользовался полнотой правоспособности отчасти потому, что гражданская правоспособность обусловливалась политической и за женщиной не признавали политических прав: она стояла вне communio comitiorum и была не способна носить оружие; - отчасти же потому, что ее предполагали не способной к самостоятельному управлению и владению, особенно - поземельным имуществом, этой главной частью народного достояния в начальные стадии развития, если не всех, то, по крайней мере, европейских обществ. Отсюда возникла и так наз. "вечная опека" над женщиной в случаях, когда она не состояла под властью отца или мужа, и неравенство в наследовании, от которого сохранились до сих пор и в современном праве следы в порядке наследования как всем имуществом вообще у нас, так и особыми видами имущества, напр., ленными, крестьянскими и так наз. фидеикомиссами на Западе.

Когда имущественная правоспособность перестала зависеть от политических условий и гражданское право обособилось от публичного, равноправность полов в гражданском праве начала делать быстрые успехи, и уже римляне принимали, в виде общего правила, равенство полов в гражданском праве, если те или другие исключения не были прямо указаны в законе (1. 195 D. 50, 16). Этот принцип усвоен и новыми законодательствами, как, напр., прусским, утверждающим равенство прав обоих полов и применение к женщинам норм, определяющих права мужчин, во всех тех случаях, в которых противное не установлено, в виде исключения, самим законом (Landr. I, § 24). Но как древние римляне, так и новые народы, принявшие впоследствии римское право, проводили долго в отношении к правоспособности мужчин и женщин следующее различие, основанное как будто на психической природе женщины. Она считалась склонной не сознавать и умалять угрожающие ей в отдаленном будущем опасности, принимая в расчет, наравне с мужчинами, одни лишь ближайшие опасности. Поэтому она могла дать мужу согласие на продажу, но не на залог приданого, вступать в долги для себя, но не поручаться за других. Это были меры, которые римское право хотело защитить женщину от угрожавших ей опасностей гражданской самостоятельности, так что ограничения правоспособности получали здесь характер особых привилегий. Сюда относится, главным образом, реципированный в Западной Европе senatus consultum Vellejanum, которым женщинам запрещалась сначала всякого рода интерцессия, т. е. вступление в чужие долги; и лишь впоследствии это запрещение приняло на европейской почве смягченную форму предупреждения, делаемого судом о грозившей им от интерцессии опасности. Но во Франции этот сенатус-консульт отменен уже в 1606, в Пруссии - в 1869 г., а в Австрии он не нашел себе признания и в кодексе 1811 г.*(370) Долго держались и отчасти держатся до сих пор ограничения правоспособности, коренящиеся в публичном праве, как, напр., запрещение свидетельствовать при таких торжественных актах, как завещание и брак, наследовать ленам и фидеикомиссам, отправлять, вне некоторых исключительных случаев, родительскую власть, опеку и т. д. Теперь и эти ограничения почти всюду, и тенденция к полному уравнению идут все дальше и дальше, хотя до сих пор она осуществлена вполне только относительно женщин, занимающихся промыслами и торговлей: за ними признано еще в Средние века положение, равное - по крайней мере, в отношениях гражданского права - с положением купцов.

Новое Немецкое уложение содержит в себе по настоящему вопросу следующие поправки к "общему праву" и партикулярным законодательствам: а) отменены так наз. "женские привилегии", основанные на Веллеиановом сенатус-консульте, и запреты свидетельствовать при различных юридических актах, в том числе - совершения браков и завещаний; б) за матерью признана родительская власть совместно с мужем, при его жизни, и нераздельно, после его смерти (удержано, однако, ограничение в форме прекращения этой власти со вступлением в другой брак); в) женщина призывается, с одним лишь ограничением, указанным в § 1783, к опеке, от которой она может отказаться, - что, конечно, не составляет ограничения ее правоспособности, - и признается вообще так же дееспособной, как и мужчина. Дань старым воззрениям платится тем, что во-первых, замужняя женщина остается подчиненной, в качестве жены, власти мужа, а в качестве матери - власти отца, и, во-вторых, удержаны в силе ограничения правоспособности, основанные на "особенных правах" дворянских родов и партикулярных законодательствах о ленах, фидеикомиссах и крестьянских имуществах. Положение женщины в публичном праве оставлено без изменения, т. е. она остается в этом отношении так же бесправной, как и прежде, если не считать некоторым прогрессом предоставления ей участия в семейном совете, который отправляет судебную власть, в качестве опекунского суда, и тем самым приобщает женщин к одной из функций публичного права*(371).

Во Франции юридическое положение женщины представляется еще менее благоприятным, так как, в отличие от незамужней женщины и вдовы, ничем не ограниченных в их гражданской право- и дееспособности, замужняя француженка не может совершить без согласия мужа ни одного сколько-нибудь важного юридического акта. Кроме того, она разделяет всегда национальность (подданство) и место жительство своего мужа и подчинена ему даже в выборе своих знакомых*(372). Но эта приниженная дееспособность есть последствие не пола - иначе незамужняя женщина и вдова не были бы сравнены в своей дееспособности с мужчинами, - а последствие супружеской власти. Поэтому П. Жид вполне прав, когда он говорит, что юридическое положение замужней женщины во Франции следует характеризовать не понятием неправоспособности, а понятием зависимости, и что она неправоспособна не потому, что она женщина, а потому, что она замужем*(373). И только с конца XIX в. французское законодательство стало переходить на другую, более соответствующую современным нравам точку зрения, разрешив жене, сначала законом 1881 г., обходиться без согласия мужа при взносах в национальные сберегательные кассы и обратном получении этих взносов и распространив потом, законом 1886 г., это разрешение и на взносы в национальные пенсионные кассы на случай старости*(374). Еще важнее реформа, произведенная законом 1893 г. и давшая жене, не только разведенной, но и разлученной с мужем (sйparation de corps), всю полноту дееспособности. Наконец, во французские законодательные палаты давно уже внесены и ждут разрешения проекты законов, предоставляющих замужней женщине свободное распоряжение ее заработком, которое, при современном состоянии законодательства, может оспариваться мужем. Что касается публичных прав женщины во Франции, то можно упомянуть о снятии с нее законом 1897 г. запрета свидетельствовать при совершении юридических актов о присутствии ее в семейном совете в качестве матери и вообще родственницы в восходящих линиях, об участии женщины-коммерсантки в выборах судей в коммерческие суды (закон 1898 г.) и о предоставленном женщинам законом 1900 г. праве присяжной адвокатуры*(375)

В некоторых штатах Северной Америки и во многих австралийских колониях Англии женщины до известной степени уравнены с мужчинами и в политическом отношении: за ними признано активное избирательное право, т. е. право голоса на выборах депутатов, посылаемых в законодательные собрания; в одной из этих колоний и в нашей Финляндии они пользуются и пассивным избирательным правом, т. е. правом быть избранными в высшие законодательные учреждения.

В нашем праве принижение имущественной правоспособности женщин выступает рельефно только при встрече мужчин и женщин в правах общего наследования. В линиях нисходящих ближайшее право наследования принадлежит детям мужского пола (ст. 1127 т. Х ч. I). Указная часть дочерей - 1/14 в недвижимости и 1/8 в движимом имуществе (ст. 1130); в боковых линиях сестры при родных братьях и их потомстве обоего пола не имеют права наследования (ст. 1135). Основание различия в наследовании движимым и недвижимым имуществом лежит, естественно, в связи последнего с государственной службой и выступает особенно ярко в заимствованном из Литовского Статута порядке наследования для губерний Полтавской и Черниговской. Этот порядок исключает совсем дочерей от наследования отцу при наличности мужского потомства и ограничивает их притязания одним приданым (ст. 1133). Еще далее идут ограничения наследственного права женщины в некоторых местностях Закавказья, где братья могут удерживать указанную часть сестер из недвижимости, удовлетворяя их деньгами (ст. 1130, прим.). Другие ограничения относятся к праву торговому, вексельному и т. д. и не имеют общего значения, так что, вне наследственного права, наше законодательство не знает собственно настоящих ограничений гражданской правоспособности женщин: у нас не было никогда ни половой опеки, ни Веллеианова сенатус-консульта, ни препятствий женщине (матери) нести обязанности опекуна (ст. 229). Существуют, однако, ограничения, основанные на брачном союзе, в который вступает женщина: замужняя женщина лишена свободы передвижения, ее местожительство определяется местожительством мужа, ей запрещено без согласия мужа поступать в услужение, открывать торговые заведения, обязываться векселями и т. д. Рассмотрение этих ограничений относится к семейному праву.

В редких случаях принадлежность к тому или другому полу не может быть определена точно и несомненно. Сюда принадлежит понятие так наз. гермафродитизма, не признаваемое, однако, современными законодательствами в виде постоянного состояния. В конце концов, преобладают всегда признаки того или другого пола, и эти признаки решают спор. По прусскому Landrecht'у определение пола гермафродита есть, прежде всего, дело его родителей, затем - самого гермафродита по достижении им 18 лет и, наконец, экспертизы, если третьи лица требуют ее (Landr. I, § 19-23). Во Франции этот вопрос решается, в случае его сомнительности, той же экспертизой или заявлением родителей. Установление пола считается при этом возможным и так наз. конклюдентными действиями, т. е. действиями, которые, не давая прямого указания на спорный случай, позволяют, однако, умозаключать к нему: таким конклюдентным действием в данном случае может быть, напр., употребление мужского или женского платья. Новые кодексы, как, напр., Немецкое и Швейцарское гражданские уложения, обходят принципиально вопрос о гермафродитах и тем самым отрицают их существование. Случайно сходится с ними на этот раз и наше законодательство.

 

Б) Возраст

 

1. Возрастом определяется зрелость, физическая и умственная, т. е. способность каждого осуществлять свои права и отвечать за свои действия в юридическом смысле. Что эта способность развивается постепенно и отсутствует в известные стадии возраста, когда не может быть речи о созревшей воле и понимании значения совершаемых юридических действий, это лежит в природе вещей и не требует объяснения. Так же понятно, что и исключительные нормы, устанавливаемые объективным правом для лиц, проходящих эти стадии возраста, могут быть ограничениями не право-, а дееспособности, и даже не столько ограничениями дееспособности, сколько последствием особой заботы права об этих лицах. Но влиянием возраста на дееспособность возбуждается следующий важный и постоянно обсуждаемый законодательный вопрос: где видеть и как определять границу, разделяющую возраст, когда дееспособность отсутствует или подвергается ограничениям, от возраста, в который эта дееспособность вступает в свои права? Мыслимо двоякое разрешение этого вопроса: абстрактное, путем вперед устанавливаемых твердых и неподвижных легальных норм возраста, или конкретное, определяющее индивидуально степень зрелости, достигнутую в каждом отельном случае лицом, о возрасте которого подымается спор. Оба метода имеют свои сильные и слабые стороны.

Индивидуальный метод кажется как будто справедливее, так как не все люди достигают зрелости в один и тот же возраст. Но применение этого метода приводит к предположенной цели лишь на низших ступенях развития права, когда гражданский оборот ограничен такими небольшими общинами, в которых все более или менее знают друг друга и в которых различные общественные союзы настолько авторитетны, что никто не может оспаривать их решений о достижении зрелости принадлежащими к ним младшими членами в тот или другой ими же определяемый момент. Такую постановку измерения возраста мы находим в древнеримском и раннем средневековом праве. Она оказывается несостоятельной на высших ступенях развития, когда гражданский оборот распространяется от маленьких общин на огромные империи и доверие к заинтересованным решениям некогда могучих общественных союзов все более и более падает.

Ни для кого не может быть тайной, что индивидуальный способ измерения зрелости подвержен большим колебаниям и зависит в каждом отдельном случае от личного усмотрения и субъективных взглядов лица, производящего измерение. При отсутствии общих критериев является столько же критериев, сколько оценщиков, и в результате может получиться полный произвол в определении возраста. Это должно вредить правильному ходу гражданской жизни, так как в условиях чисто индивидуального определения зрелости никто не может знать в точности, с кем он имеет дело: с незрелым или зрелым человеком.

О легальных нормах возраста, определяемых простым счетом лет каждого лица, - все равно, в каких бы условиях оно ни находилось, - следует также сказать, что они не свободны от элемента произвольного уже потому, что влияние возраста обнаруживается на различных индивидах различно. Но право, как общая и вперед известная всем норма для будущих действий, не может опираться на неизмеримое разнообразие физического и духовного развития всех человеческих индивидов. И здесь оно пересиливает фактические неравенства для того, чтобы провести принцип равенства, особенно ценный в данном применении для гражданского оборота, который считается охотнее с определенными, легко схватываемыми и рассчитанными на всех нормами, нежели с не поддающимися учету и контролю индивидуальными различиями.

Исходной точкой для норм возраста служит, конечно, не абстрактный, а конкретный человек, подчиненный влияниям почвы, климата, нравов и всей общественной среды. Отсюда - различие граней возраста у различных народов, хотя единством человеческой природы и общностью многих условий жизни обусловливается и здесь значительное сходство в нормах. Но эти нормы все-таки не индивидуальны, а общи - в том смысле, что они устанавливаются не для того или другого индивида, а для всех индивидов одного и того же возраста, уравниваемых в своей дееспособности, за исключением тех случаев, в которых эта дееспособность видоизменяется другими влияниями, не имеющими отношения к возрасту, напр., полом, душевной болезнью и т. п. Иначе говоря, все люди в одном возрасте признаются дееспособными, а в других - ограниченными в своей дееспособности или даже лишенными ее. При легально определенном возрасте, напр., в 21 год, всякий, сталкиваясь с лицом, достигшим этого возраста, знает, что он имеет перед собой лицо дееспособное - так же, как и встречаясь с лицом, не достигшим этого возраста, он предупреждается уже этим обстоятельством об опасности вступления с ним в деловые сношения. В этом смысле легальные нормы представляют несомненные преимущества перед индивидуальными. Делая возможным большую точность, известность и обеспеченность гражданских отношений, они несравненно более соответствуют интересам всех, чем индивидуальное исследование зрелости в каждом отдельном случае*(376).

Индивидуальное исследование может быть допущено только в виде корректива или поправки к шаблону, представляемому легальным возрастом, - и именно так поступает как римское право в своем развитом состоянии, так и большинство новых законодательств, комбинирующих в своих постановлениях о возрасте требования легального и индивидуального методов. Например, Французский кодекс постановляет эмансипацию, т. е. освобождение несовершеннолетнего по праву, de plein droit, от отеческой и опекунской власти вступлением его в брак, которое делается возможным при общей норме совершеннолетия в 21 год, с достижением им уже 18, а девушкой 15 лет. Такая же эмансипация, равносильная, в общем, наступлению совершеннолетия, может быть произведена и волей родителей по достижении несовершеннолетним 15, или решением семейного совета - по достижении им 18-летнего возраста, после чего объявленный совершеннолетним сам управляет своим имуществом и только в сделках по отчуждениям недвижимостей и займам, превышающим задачи текущего управления, нуждается в согласии опекуна. Многие немецкие кодексы и наше остзейское право тоже допускают объявление совершеннолетия до наступления законом установленного срока по индивидуальному исследованию зрелости, требуя при этом свидетельства родственников или опекунов о солидности нравов и достаточной зрелости объявляемого совершеннолетним для самостоятельного ведения своих дел. И такая индивидуализация в объявлении совершеннолетия была известна уже римскому праву, где она носила название venia aetatis и составляла прерогативу императора. Во многих немецких землях, как, напр., Баварии, Саксонии, Брауншвейге, она также была предоставлена высшей территориальной власти, но в Пруссии исходила от опекунских судов. В последнем смысле высказывается и новое Немецкое уложение (§ 335), не отменяя, однако, тех партикулярных законодательств, которые предоставляют предваренное объявление совершеннолетия какой-либо иной власти. Во всяком случае, такое объявление не может иметь места на основании этого уложения иначе, как по предложению самого несовершеннолетнего или его законного представителя. Несовершеннолетнему должно быть не менее 18 лет, а так как совершеннолетие прекращает родительскую власть, то для предваренного наступления его требуется еще согласие того, кто отправляет эту власть; без такого согласия обходятся лишь в том случае, если лицо, отправляющее родительскую власть, не несет никаких забот ни о личности, ни об имуществе несовершеннолетнего. Немецкое уложение требует еще того, чтобы объявление совершеннолетия совершалось к благу самого объявляемого совершеннолетним, и это требование можно было бы считать само собой подразумеваемым, если бы немецкие законодатели не подчеркивали его для того, чтобы предупредить извращение этого акта в изгнание отцом из своего дома детей, достигших 18-летнего возраста*(377).

2. Переходя теперь к специально-легальным нормам возраста, мы можем сказать, что все более или менее древние законодательства ограничиваются обыкновенно установлением только одной ступени возраста, отделяющей состояние недееспособности от состояния дееспособности, и определяют эту ступень весьма низкими нормами. Так, древнеримское право различало только pubertas и impubertas, т. е. состояние половой зрелости и состояние половой незрелости, причем сопровождало первое дееспособностью, а второе - более или менее значительными ограничениями этой дееспособности и даже ее исключением. Что касается момента половой зрелости, то определение его было предоставлено сначала индивидуальному решению семьи и находило свое внешнее выражение в облачении лица, достигавшего этой зрелости, так наз. toga virilis, т. е. тогой мужественности. Но между римскими юристами было спорно, как определять границу половой зрелости. Юристы, составлявшие сабинянскую школу, держались за старый метод индивидуального определения этой границы, а юристы, принадлежавшие к школе прокулианцев, считали необходимым установление обобщенных или легальных норм, принимая за таковые 14-летний возраст для мужчины и 12-летний для женщины. Юстиниановская кодификация римского права присоединилась к мнению прокулианцев и, ввиду приспособления к индивидуальным различиям, приняла еще несколько других граней возраста.

В пределах возраста impuberes, т. е. лиц, не достигших половой зрелости, различались: 1) infantes и 2) impuberes infantia majores. Infantes были дети до 7-летнего возраста, и за ними не признавалось способности ни к каким юридическим действиям, ни во вред себе, ни в свою пользу, и в таком положении дела не изменяло ничего и содействие опекуна (auctoritas tutoris). Infantes majores шли от 7 до 12 и 14 лет и могли совершать только такие юридические действия, которые обращались исключительно в их пользу. Обязывающие их сделки и отчуждения имели для них юридическое значение лишь постольку, поскольку они совершались при содействии опекуна (auctoritate tutoris) и поскольку эти infantia majores были sui juris, т. е. не состояли под отцовской властью. Что касается взаимных сделок, т. е. частью управомочивающих и частью обязывающих, то совершением их без участия опекуна создавалось особое юридическое отношение, называвшееся negotium claudicans: при одобрении подобной сделки опекуном она делалась обязательной для обеих сторон, но контрагент несовершеннолетнего не мог получить одобрения этой сделки действием своей воли; она оставалась обязательной для него и необязательной для несовершеннолетнего.

В пределах возраста puberes, т. е. лиц, уже достигших половой зрелости, сообщавшей в древнеримском праве полную дееспособность, стали различать с конца Республики новую ступень возраста (majores viginti quinque (25) annis), которая наступала только в 25 лет и перед наступлением которой так наз. puberes minores, т. е. зрелые малолетки, перешедшие 14-летний, но не достигшие 25-летнего возраста, пользовались против последствий невыгодных для себя сделок охраной особого суда (judicium publicum) и особых преторских способов защиты (так наз. restitutio in integrum). Установление этого третьего возраста объясняется, естественно, теми сомнениями, которые вызывались уравнением и признанием полноты дееспособности за всеми теми, кто достигал возраста половой зрелости. Не говоря о том, что эти лица стояли часто ближе к детству, чем к совершеннолетию, развитие гражданского оборота и осложнения хозяйственной жизни не могли не привести древних римлян к убеждению, что половая зрелость наступает ранее хозяйственной, т. е. той, которая требуется для ответственных хозяйственных распоряжений. Достаточная для вступления в брак, половая зрелость далеко не дает тех гарантий опыта и понимания, которые необходимы для безопасного участия в сложных операциях гражданского оборота. Отсюда и перестановка возраста совершеннолетия от 14 на 25 лет, и целый ряд мер в защиту puberes minores. Оградить себя от этой защиты вступавшие в сделки с такими puberes minores могли требованием назначения к последним curator'a, или попечителя, согласие которого сообщало этим сделкам полную силу и устраняло применение к ним преторской защиты.

В последней эволюции граней возраста лежит источник различия, с одной стороны, несовершеннолетия и совершеннолетия, с другой - опеки и попечительства: опекун действовал за малолетнего до достижения им 14-летнего возраста, он заменял волю последнего и соучаствовал в совершении его сделок; попечитель назначался к лицам в возрасте от 14 до 25 лет, и назначался по требованию или этих последних, или заинтересованных третьих лиц; он только дополнял волю несовершеннолетних и, не участвуя в их сделках, давал на них лишь свой конценс, или согласие. Вот римское учение о возрасте и его ограничивающем влиянии на дееспособность, - учение, на котором мы остановились с некоторыми подробностями ввиду того, что оно было реципировано с небольшими изменениями почти всеми новыми народами.

3. Рецепции римского учения о возрасте предшествовало в средневековом праве, как и в римском, признание единственной гранью возраста наступление половой зрелости, которое в Германии принималось обыкновенно в 12 или 14 лет (zu seinen Jahren kommen), а во Франции - от 11 до 15 лет. Такая низкая норма возраста, отделяющего дееспособность от недееспособности, объясняется здесь, как и в римском праве, первоначальной простотой нравов и гражданской жизни, строгостью воспитания и, особенно, той широкой защитой, которую все древние общества находят в своей семье и других общественных союзах. Но уже феодальные учреждения отодвинули границу совершеннолетия, по крайней мере, для привилегированных сословий - до 20 лет, и если в основании этой меры лежали соображения о физической силе и военной службе, обязательной для всех членов феодальной организации, то постепенное повышение нормы совершеннолетия и для других сословий указывает на сознание и в средневековом обществе той истины, что физическая сила и половая зрелость не дают настоящего критерия для совершеннолетия и требуют дополнения другим критерием, опирающимся на зрелость воли и ума. Вот почему уже Саксонское Зерцало пришло к другому возрасту для совершеннолетия, а именно - к возрасту в 21 год (zu seinen Tagen kommen), и в других местностях Германии были приняты, сверх возраста половой зрелости, новые нормы совершеннолетия в 16, 18 и даже 24 года. Различие между прежним возрастом половой зрелости и новыми нормами совершеннолетия состояло в том, что лицо, достигшее половой зрелости, могло выйти из-под опеки (в некоторых случаях и само сделаться опекуном) и равным образом остаться под опекой, тогда как наступление возраста совершеннолетия само собой освобождало от опеки и сообщало полную дееспособность. Но так как оставление под опекой и после наступления половой зрелости составляло общее правило и положение лиц, достигающих половой зрелости, не претерпевало в этих случаях никакого изменения, то возраст половой зрелости утрачивал свое прежнее значение, и новые нормы совершеннолетия стали тем самым единственно решающими.

Сказанным объясняется, почему римское учение о возрасте, встретившись со сходными постановлениями европейского права, было реципировано почти целиком этим последним, хотя некоторые из новых юристов, и притом наиболее сведущие в истории права, утверждают с достаточным основанием, что римское различие между impuberes и minores, - т. е. лицами, не пришедшими к половой зрелости, и лицами, не достигшими только возраста совершеннолетия, - было оттеснено на задний план, по крайней мере, в Германии, покрывшим его различием между совершеннолетием и несовершеннолетием*(378). Это и не могло быть иначе при продолжении одной и той же и единой опеки до самого наступления совершеннолетия; такая опека само собой устраняла общее различие в дееспособности impuberes и minores, или оставляла место этому различию лишь в некоторых специальных применениях, напр., к способности вступления в брак. Не возбуждает спора только рецепция римских положений об отсутствии всякой дееспособности в возрасте до 7 лет*(379) и рецепция возраста в 25 лет как начального момента полной дееспособности. Поэтому вместо римского трехчленного деления лиц, ограничиваемых возрастом в своей дееспособности, на infantes, impuberes и minores, в европейском праве получилось двухчленное деление этих же лиц на infantes и minores.

4. Новое Немецкое уложение усваивает себе главнейшие результаты предшествующего ему развития учения о влиянии возраста на дееспособность и, устанавливая возраст совершеннолетия в 21 год (этот же возраст принят Французским кодексом), с единственным исключением для Гогенцоллернов, достигающих совершеннолетия в 18 лет, придает до этого момента общее значение одному лишь возрасту в 7 лет, до которого отрицается всякая, и после которого признается только ограниченная дееспособность. Граница в 14 лет, составлявшая как в римском, так с некоторыми видоизменениями и в средневековом германском праве половую зрелость, перестает служить юридическим понятием, и для некоторых отдельных юридических действий, сверх общей нормы совершеннолетия, установлены другие грани возраста: 16 лет для составления в известных условиях завещаний, тот же возраст для брачного совершеннолетия девушек, 18 лет для venia aetatis и т. д. Римское различие между tutela impuberum и cura minorum, т. е. различие между опекой и попечительством, оставлено, как и различие между подвластными и свободными от родительской власти детьми: опека распространена на весь возраст до совершеннолетия. После 7 лет дети могут приобретать по сделкам, которые не обязывают их к эквиваленту или освобождают от какой-либо обязанности. Напротив, сделки, по которым принимаются обязанности или уничтожаются права, они могут совершать только с согласия отца или опекуна. Это согласие или одобрение может быть бесформенно, следовать за сделкой, как и предшествовать ей, заключаться также в полномочии на самостоятельное ведение какого-нибудь промысла или торговли, куда войдут само собой и все отдельные действия, принадлежащие к этой торговле. Обсуждение двусторонних взаимных обязательств, заключаемых несовершеннолетними (negotia claudicautia), стало несколько иным, чем оно было в римском праве. Там эти сделки производили, как мы это видели, одностороннее обязательство в пользу несовершеннолетнего независимо от одобрения опекуна. Теперь они имеют характер условных сделок и не вызывают никаких последствий, если к ним не привходит обусловливающее эти последствия одобрение опекуна или утверждение самого несовершеннолетнего, когда он достигает совершеннолетия. Это различие объясняется различием представлений о взаимных сделках. По римскому представлению, - которое господствовало до признания jus gentium и так наз. концессуальных договоров, оставив свои следы и в позднейшем римском праве, напр., в таких двойных названиях этих сделок, какими были названия emtio venditio, locatio-conductio и т. д. - из этих сделок возникали, хотя и взаимные, но по существу самостоятельные права требования. Поэтому-то несовершеннолетний, заключавший такую сделку без опекуна, приобретал по ней следующее ему право требования, - он был способен к приобретениям, но не принимал на себя соответствующего обязательства, - он не имел права обязываться. В прусском, французском и большинстве современных законодательств двусторонняя взаимная сделка достигает перфекции, т. е. производит права и обязанности, только тогда, когда она исполняется обеими сторонами, и поэтому взаимная сделка, заключенная несовершеннолетним, не считается совершенной, если на нее не последует необходимого одобрения, хотя соконтрагент несовершеннолетнего и остается связанным ею до тех пор, пока не разрешен вопрос об одобрении. Нововведение Немецкого уложения состоит в том, что оно связывает это одобрение двухнедельным сроком со дня заявления контрагентом несовершеннолетнего требования о выражении этого одобрения, и если в течение этого срока оно не выражено, сделка с несовершеннолетним считается окончательно несостоявшейся (§ 108, 177)*(380).

5. Наше законодательство, удерживая в настоящем вопросе отпечаток сословных установлений Екатерины II (указы по опекунским делам), различает следующие грани возрастов:

1) малолетство - от рождения до 14 лет (полная недееспособность и необходимость опеки, ст. 217 т. Х ч. I), и от 14 до 17 лет (возможность испросить себе попечителя с теми же качествами, какие отличают опекуна, ст. 219);

2) несовершеннолетние - от 17 до 21 года (можно вступать в управление имуществом, но нельзя делать долгов или распоряжаться капиталами и т. п. иначе, как с согласия и за подписью попечителя, ст. 220);

3) совершеннолетие - от 21 года дает полную цивильную дееспособность (ст. 281).

Таким образом, у нас нет грани возраста в 7 лет, и в пределах всего возраста до совершеннолетия юридическое значение принадлежит только возрасту в 17 лет, по одну сторону которого стоят недееспособные малолетние, а по другую - ограниченно дееспособные несовершеннолетние; возраст в 14 лет не имеет значения, так как с ним не изменяется ничего в юридическом положении малолетнего. Спорные в нашей литературе вопросы о возможности для малолетнего приобрести что-либо по сделкам, которые не обязывают его ни к чему, и о возможности для несовершеннолетнего вступать помимо согласия попечителя в сделки по управлению своим имуществом - должны быть разрешены в утвердительном смысле. Из содержания всех относящихся к этим вопросам законов, и особенно мнения Государственного Совета 12 дек. 1830 г., послужившего одним из источников ст. 219 т. Х, ясно видно, что ограничения дееспособности малолетних и несовершеннолетних установлены исключительно с целью ограждения интересов этих самых лиц и поэтому уже не могут препятствовать ни приобретениям малолетних, ни действительности тех сделок, без которых немыслимо предоставленное несовершеннолетним самим законом управление их имуществом. В этом же смысле высказываются и наша судебная практика, и проект Гражданского уложения*(381).

Составление завещаний, по смыслу наших законов, невозможно для несовершеннолетних ни при каких условиях и с согласия их попечителей*(382), но для вступления в брак существуют особые сроки зрелости, не имеющие, впрочем, влияния на общую дееспособность, так что можно быть отцом семейства и все-таки не иметь способности для самых обыкновенных сделок. Возраст брачного совершеннолетия - 18 лет для мужчин, 16 для женщин, с изменением для некоторых местностей (в Закавказье для природных жителей 15 и 13 лет) и допущением некоторой venia aetatis по усмотрению местного епархиального архиерея (ст. 3 т. Х ч. I) в незначительном размере (15 ? для девицы, 17 ? лет для мужчины).

Индивидуальное исследование зрелости имеет у нас место и в применении к глухонемым. Опека длится для них до 21 года, а по наступлении этого возраста, если того пожелают их семейства, производится исследование способности глухонемого выражать свои мысли и изъявлять свою волю. Управнение с совершеннолетними зависит от Сената, который может и учредить над ними как попечительство, так и опеку (ст. 381).

 

В) Здоровье

 

1. Подобно возрасту здоровье в современном праве оказывает влияние только на дееспособность, и это легко объяснить тем, что, предполагая сознательную волю для совершения юридических актов, дееспособность, в отличие от правоспособности, может быть допущена лишь у здоровых и нормально развившихся людей. И если различию физического и психического здоровья соответствует различие физических и психических болезней, то из решающего значения сознательной воли для дееспособности само собой следует, что не физические, а одни лишь психические болезни могут влиять на дееспособность.

Правда, на ранних ступенях развития права различие юридических последствий физических и психических болезней оставалось неизвестным, и даже Средние века, если не отрицали, то чрезвычайно ограничивали, - по крайне мере, в отношении к наследованию и отчуждению различных имуществ, - не только дееспособность, но и правоспособность целого ряда и физически слабых лиц, напр., карликов, безруких, безногих, больных, стариков и т. д.*(383). Но эти ограничения правоспособности постепенно отпадали и были последствием той зависимости, в которую правоспособность ставилась от обнаружений физической силы и обязанностей военной службы. Современное гражданское право, обособленное от публичного и признавшее юридическую личность за каждым живым человеческим существом, отвергает эту связь физической силы и государственной службы не только с правоспособностью, но и с дееспособностью, и отрицает или ограничивает эту последнюю лишь при тех болезнях, которые производят аномальные состояния воли или делают невозможным сознательное отношение к совершаемым юридическим действиям. Поэтому физические недостатки и болезни остаются теперь, в принципе, без последствий для дееспособности, если только они не связываются с душевным расстройством или не выступают в виде опасных, напр., в случаях эпидемий, или постоянных недугов, вызывающих законодательное вмешательство. Иногда они служат и фактическим препятствием для совершения тех юридических действий, которые не могут быть совершены иначе, как при посредстве органа, отсутствующего или недостаточно развитого у одержимого ими лица. Но ни в одном из этих случаев нельзя видеть умаления право- или дееспособности, производимого физическими болезнями как таковыми: мы встречаемся здесь или с физическими последствиями опять-таки известных психических состояний, или с фактическими отношениями, не имеющими значения для положения личности в гражданском праве.

2. Наше законодательство упоминает о следующих физических состояниях, вызывающих особое попечение государства как о лицах, их претерпевающих, так и о тех, кто входит в сношения с этими лицами.

а) Слепота не лишает больного умственного развития и не стесняет его свободы, но имеет своим последствием установление особых форм для совершения актов лицами, одержимыми этим недугом: требуются свидетели и подтверждение акта другими лицами, удостоверение подписи мировым судьей либо нотариусом, полицией и т. д.

б) Глухонемота - порок, сопряженный с лишением главных органов, служащих для развития человека: поэтому глухонемые от рождения или с малолетства ставятся в особое положение. Опека над ними с теми же последствиями, что и для малолетних, продолжается, как это уже упоминалось, по праву до 21 года и может быть снята только по освидетельствовании их в порядке, установленном для освидетельствования безумных и сумасшедших, если это освидетельствование покажет, что они могут "свободно изъяснять свои мысли и изъявлять свою волю". В противном случае опека может быть протянута с разрешения Сената и до смерти немых и глухонемых (ст. 381 т. Х ч. I).

В юридическом отношении небезразлично, умеет ли глухонемой читать и писать. В первом случае он допускается к совершению актов не иначе, как при двух свидетелях, которые должны объясниться с ним о значении и содержании акта и удостоверить, понял ли немой это содержание (Полож. о нот. части, ст. 106). Кроме того, при неблагоприятном исходе освидетельствования способностей немого над ним учреждается попечительство, а не опека (ст. 381). Во втором случае учреждается опека, и при совершении актов от имени глухонемых и немых, не умеющих читать и писать, принимаются все те предосторожности, которые установлены для сумасшедших и малолетних. При этом предписано принимать к совершению только те акты, которыми что-либо безусловно и исключительно предоставляется в пользу глухонемого, без всякого со стороны его обязательства (ст. 76 прилож. к ст. 708 т. Х ч. I). Таким образом, немые поставлены у нас наряду с глухонемыми, и опека, наравне с попечительством над теми и другими, длится, подобно опеке и попечительству над малолетними и несовершеннолетними, и с теми же последствиями, до тех пор, пока страдающие глухотой и немотой не окажутся способными выражать свои мысли и изъявлять свою волю, что удостоверяется и разрешается опять Сенатом.

в) Неспособность к брачному сожительству влияет на супружеские отношения и может служить основанием к расторжению брака - не ранее, впрочем, как через три года по его заключении (ст. 48-49), и в том лишь случае, если эта неспособность природная, а не появилась уже после вступления в брак.

г) Заразительные и иные вредные болезни у женщины, препятствующие ей под угрозой уголовного наказания наниматься в кормилицы или няньки (ст. 855 Улож. о нак.), 80-летний возраст, останавливающий вступление в брак (ст. 4 Х т. 1 ч.), запрещение скопцам принимать в свои семьи чужих детей (Сборн. узак. 1884 г. N 56) и некоторые другие специальные постановления нашего закона основаны на санитарных и иных соображениях, не имеющих отношения к цивильным целям института дееспособности и ее необходимым именно в этих целях ограничениям.

3. Гораздо глубже и прямо рассчитаны на цивильные цели изменения в дееспособности, производимые психическими расстройствами.

Дееспособность есть способность к гражданскому обороту, находящая свое выражение в юридических действиях. Эти последние предполагают сознательную волю, которая исключена во всех случаях психического расстройства. Но психическое расстройство не исключает внешнего вида юридического действия и выступает часто в формах, способных обмануть и опытный глаз. Поэтому объективное право и принимает меры в защиту гражданского оборота от вредных и противоречащих его задачам действий душевнобольных. Душевнобольной для гражданского оборота есть не только нуль, но и отрицательная величина, которая должна быть выброшена из него не потому, что этот больной может пострадать от последствий своей самостоятельности, а потому, что он неразумен и безволен и действия его должны быть признаны ничтожными безотносительно к тому, приносят ли они ему пользу или вред. Но объективное право сталкивается здесь и с соображениями гуманности, требующими защиты не только третьих лиц, но и больных душевным расстройством. Оно устраняет этот конфликт идеальных и материальных интересов объявлением недееспособности душевно больных и установлением над ними опеки, подобной опеке над малолетними и несовершеннолетними. Это объявление недееспособности и установление опеки происходит в различных формах, из которых мы отметим две наиболее важные.

Во-первых, различают: а) психическое расстройство в смысле основания для оспаривания данной юридической сделки, предполагая только моментальное или временное состояние невменяемости, которым обусловливается недееспособность того, кто совершает данный юридический акт именно в этом состоянии; б) психическое расстройство в смысле основания для судебного решения или иного правительственного постановления о потере зрелости или дееспособности данным больным субъектом; это - так наз. интердикция (interdiction) во французском и лишение зрелости (Entmьndigung) в немецком праве, производящие длительную (до постановления противоположного судебного или административного решения) потерю дееспособности, которая делает бесполезным утверждение о так наз. "светлых промежутках" больного (lucida intervalla) в момент заключения им той или другой отдельной сделки. Решающее значение в первом случае имеет психическое состояние данного момента, исключающее дееспособность только в этот момент и только в отношении к данной сделке; во втором - судебное или административное решение о потере зрелости, предполагающее до постановления противоположного решения общую недействительность всех актов, исходящих от лица, относительно которого состоялось это решение.

Римское право оперировало, главным образом, первым из указанных понятий и применило понятие недееспособности в силу судебного решения только к расточителям; всех остальных душевнобольных оно считало недееспособными не на основании судебного решения, а на основании факта их болезни, который подлежал доказательству и оспариванию, не препятствуя действительности юридических сделок, совершенных в моменты так наз. lucida intervalla. Напротив, новые законодательства, озабоченные созданием общих гарантий для гражданского оборота и ограждением его от споров о дееспособности вовсе не нужных ему лиц при каждой заключаемой ими сделке, предпочитают систему судебного объявления недееспособности, исключающую вопрос о каких бы то ни было lucida intervalla, и применяют эту систему с различной силой почти ко всем категориям душевнобольных.

Во-вторых, различают два вида недееспособности по различию душевных болезней. Душевнобольные то совсем лишаются дееспособности и ставятся в положение детей, не достигших 7-летнего возраста, то ограничиваются в своей дееспособности, приравниваясь к несовершеннолетним, стоящим, по нашему праву, под попечительством. Но принятое как в нашем, так и во многих европейских законодательствах, по образцу римского, разделение болезней вообще и психических, в частности, на morbus и vitium, или сумасшествие и безумие, временное и постоянное отклонение от нормального состояния - не выдерживает научной критики. Кроме того, различие форм душевного расстройства не имеет значения для гражданского права, которое соображается только с наличностью у своих субъектов понимания совершаемых ими юридических действий и способностью к самостоятельному ведению своих дел. Так же несостоятельно принятое как во Французском кодексе, так и в новом Немецком уложении различие между душевнобольными и душевно слабыми (Geistesschwдche, faibles d'esprit), так как современная психиатрия рассматривает и душевную слабость, или слабоумие, как болезненную аномалию. Не эти устарелые классификации, а научные заключения врачей служат теперь единственным основанием для судебного решения о том, обладает или нет данное лицо необходимым для юридической самостоятельности minimum'ом духовных сил. В случае отрицательного ответа на этот вопрос учреждается опека, и юридическое положение лиц, лишенных зрелости, приравнивается к положению либо малолетних, либо несовершеннолетних.

Но как разрешается вопрос о поставлении душевнобольных в то или другое положение? Если различие между душевнобольными и "душевно слабыми" несостоятельно с точки зрения психиатрии, то оно соответствует обыденным представлениям, несомненно, отличающим сумасшествие от слабоумия. И раз это последнее оправдывает во многих случаях ограничения дееспособности, определяемые положительным законодательством иначе, чем ограничения дееспособности сумасшедших, нам остается принять это различие в смысле указания на разновидности одного и того же рода или различные степени все того же душевного расстройства, установление которого в каждом отдельном случае должно быть предоставлено решению врачей.

Французский кодекс ставит в положение малолетних, лишенных всякой дееспособности, только сумасшедших и идиотов (dйmence и imbйcillitй, ст. 489), тогда как слабоумных (faibles d'esprit) он приравнивает к расточителям и дает тем и другим "судебного ассистента" (conseil judiciaire, ст. 499), который не управляет имуществом и не представляет слабоумного и расточителя, а исполняет приблизительно те же функции, что и наш попечитель при несовершеннолетнем.

Новое Немецкое уложение проводит такое же различие, знакомое и прусскому Landrecht'у, между душевнобольным и "душевно слабым" (Gesteiskrankheit и Geistesschwдche), подчиняя первого режиму, установленному для малолетних, не достигших 7 лет, а второго - весьма отличным от него правилам для перешагнувших этот возраст несовершеннолетних. В обоих случаях решающую роль играет, с одной стороны, удостоверенное судом психическое состояние, исключающее свободное волеопределение, и с другой - неспособность объявляемого незрелым к попечению о своих делах. Во вторую категорию отнесен, сверх расточительства и других видов "душевной слабости", и новый, неизвестный прежнему праву случай судебного лишения зрелости по причине пьянства (Trunksucht). Это состояние определяется как чрезвычайное влечение к постоянному или периодически возвращающемуся потреблению возбуждающих напитков, в ряду которых главное, но не исключительное положение занимает алкоголь. Но одно пьянство, каково бы оно ни было, не ведет к отнятию зрелости. Его должно сопровождать одно из следующих условий: а) общая всем случаям низведения дееспособности по судебному решению неспособность к заботе о своих делах; б) оправдываемое обстоятельствами дела ожидание крайней бедности; в) угроза опасности для других*(384).

Французскому законодательству также не чуждо понятие привычного пьянства, но не в смысле основания для интердикции, т. е. судебного решения о лишении зрелости, а в смысле известного ограничения дееспособности, напр., потери отцовской власти и назначения к "привычному пьянице", при известных условиях, и "судебного ассистента"*(385).

В общем, до Немецкого уложения пьянство принималось в соображение как этиологический момент душевных болезней, способности к вменению и расточительности. Теперь же и гражданское право задается нравственно-воспитательными целями, принимая свои меры предупреждения против той социальной опасности, которой алкоголизм грозит всему человечеству. Нельзя было бы возражать против распространения вызываемых пьянством ограничений дееспособности и на другие современные пороки, производящие такое же ослабление воли и вырождение, как и алкоголизм: сюда принадлежит, напр., морфинизм. Но немецкая юриспруденция воздерживается еще от такой аналогии, закрываясь текстом закона, который говорит только о возбуждающих "напитках"*(386).

4. Наше законодательство о душевнобольных отличается особенной отсталостью. Если оставить в стороне источники права наших западных окраин, отразивших на себе черты более развитого состояния права на Западе Европы, постановления нашего общего права, изложенные в т. Х, сохраняют еще множество следов смешения институтов гражданского и публичного права и в отношении к душевнобольным имеют в виду не столько ограждение личных и имущественных интересов этих последних или соображения о гражданском обороте, сколько заботу о государственной службе. При служилом характере всех прежних отношений русских подданных к государству последнее хлопотало более всего о том, чтобы под предлогом болезни не происходило уклонения от исполнения служебных обязанностей, и само поэтому, через свои высшие органы, принимало участие в исследовании душевнобольных. Эта особенность исторического развития нашего права, применительно к случаям психического расстройства, выступает ярко в Петровском Указе Сенату 1722 г. о свидетельствовании "дураков" (т. е. безумных) в Сенате. Последствия этого указа*(387), подтвержденного Екатериной II, в смысле участия высшего учреждения в государстве в освидетельствовании "дураков", чувствуются и в настоящее время, не знающее, однако, ни служилого класса, ни оценки безумия с точки зрения службы. Несмотря на это, компетенция Сената по делам настоящего рода удерживается до сих пор, как удерживаются и некоторые другие черты политического характера относящихся сюда постановлений, все еще ожидающих разработки в смысле обособления их от служебных и сословных интересов.

Другой существенный недостаток наших законодательных постановлений о душевнобольных, - недостаток, на который не раз указывалось в нашей юридической литературе, - состоит в том, что употребляемые в них термины "безумие и сумасшествие" далеко не охватывают всех видов душевных болезней, и это вынуждает судебную практику распространять понятие этих болезней на случаи не только временного помешательства, напр., при составлении завещаний (ст. 1017 т. Х), - но и слабоумия*(388). Таким образом, наше законодательство различает два вида умопомешательства: безумие, когда больной лишен здравого рассудка с самого рождения (ст. 365), и сумасшествие - умственное расстройство от случайных причин уже после рождения (ст. 366). Перед наступлением связанных с этими состояниями юридических последствий больной должен быть официально признан безумным или сумасшедшим, что возможно только после такого же официального освидетельствования его умственных способностей. Прежде наше законодательство проводило довольно важное формальное различие между безумием и сумасшествием: освидетельствование безумных производилось непосредственно в Правительствующем Сенате; сумасшедшие подвергались освидетельствованию в губернских городах через Врачебную Управу. Теперь освидетельствование сумасшедших и безумных совершается в одном и том же порядке.

Семейству, в коем есть безумные или сумасшедшие, предоставлено заявлять о том местному начальству (ст. 367). О последовавшем поступлении больного в лечебницу заведующий последней обязан дать знать медицинскому начальству и губернатору. Освидетельствование совершается в губернских городах через врачебное отделение губернского правления в присутствии: губернатора, вице-губернатора, председателя окружного суда, прокурора или их товарищей, почетного мирового судьи и, смотря по состоянию исследуемого, управляющего казенной палатой, губернского или двух уездных предводителей дворянства, председателя сиротского суда с членом, депутата от военного ведомства, председателя коммерческого суда в портовых городах и проч. (см. ст. 368 и след.). Само освидетельствование происходит в присутственном месте или на дому; в последнем случае - инспектором Врачебной Управы с двумя медиками, в составе целого Присутствия и под председательством представителей сословия, к коему принадлежит больной (ст. 372). Освидетельствование заключается в вопросах, обращенных к больному по предметам домашней его жизни и обыкновенных обстоятельств (ст. 373). Все это и особенно вопросы и ответы должны быть точно протоколированы, так как заключение Присутствия о болезни дает основание только для принятия мер призрения, а отнюдь не низводит само по себе дееспособности больного и не подчиняет его опеке. Только Сенат, как и при Петре, разрешает окончательно вопрос, признать ли больного недееспособным, подобно малолетнему, и, в случае утвердительного решения, подчиняет его опеке. По отношению к крестьянам решающую инстанцию составляют губернские правления (ст. 374).

Нерациональность и медленность этого производства - особенно в случаях перемежающегося страдания умственным расстройством и в местах, отдаленных от столицы - делает его нередко почти не достигающим своей цели. По всем выданным до признания сумасшествия актам и обязательствам дается иск, и суд не имеет права отказать в удовлетворении законным притязаниям, основанным на таких актах и обязательствах. Если от появления первых признаков болезни до официального признания сумасшествия проходит много времени, то происходящий отсюда вред делается очевидным, и этим обстоятельством обыкновенно пользуются: появляются десятки исков со стороны лиц, эксплуатирующих беззащитное положение больного*(389).

Коль скоро лицо признано безумным или сумасшедшим, оно отдается на попечение родных или, буде родные откажутся - в устроенные для умалишенных дома. Вместе с этим происходит и потеря дееспособности. Ограничения, установленные нашим законодательством для безумных и сумасшедших, сводятся к след.: а) безумные и сумасшедшие, с момента признания их таковыми Сенатом, попадают под опеку родственников и занимают то же положение, что и малолетние (ст. 375); б) имущество отбирается от них в опекунское управление, причем на правах опекуна выступают ближайшие наследники (ст. 376); в) безумие и сумасшествие служат препятствием к вступлению в брак (ст. 5). Но если сумасшедший вступил в брак ранее, то это состояние, вопреки элементарным требованиям общественной гигиены, не может служить основанием для расторжения брака; г) безумные и сумасшедшие не могут вступать в гражданские отношения: все гражданские акты их признаются недействительными, если они заключены помимо опекунов. Основанием полной недееспособности больных служит отсутствие сознания: поэтому неспособность к совершению завещания предполагается. Из отсутствия волеспособности у безумных и сумасшедших само собой следует, что ни те, ни другие не могут быть и тяжущимися сторонами.

Указанные ограничения действуют лишь до тех пор, пока больной не выздоровеет. Но как скоро болезнь миновала, о том доносится губернатору, который предлагает Врачебной Управе произвести новое исследование в том же Присутствии и в том же порядке, как было произведено и первое освидетельствование. Если Присутствие признает данное лицо действительно выздоровевшим, то об этом и в том же порядке, как и первое освидетельствование, доносится Сенату. До заключения по этому делу Сената выздоровевший пользуется свободой; но имение остается пока под опекой и освобождается от нее лишь с разрешения Сената (ст. 378). Вне указанного порядка никакие другие удостоверения о выздоровлении психически больных не принимаются.

Недостатки изложенного порядка признания сумасшествия и выздоровления от него в нашем законодательстве слишком очевидны для того, чтобы на них стоило останавливаться. Мы укажем лучше на некоторые постановления французского и немецкого права, где процесс признания недееспособности душевнобольных поставлен гораздо проще, короче и целесообразнее.

Вообще, французское и германское законодательства представляют по этому вопросу значительное сходство. Оба стоят за контрадикторный (состязательный) порядок судопроизводства перед судом 1-й инстанции (у немцев Amtsgericht), с участием прокурора. Французский закон предполагает и участие семейного совета. Судебное исследование умственных способностей возбуждается родственниками, супругами, прокурором. Суд особой экспертизой определяет состояние умственных способностей, постановляет низведение больного из состояния цивильной зрелости и назначает временного опекуна, имеющего заботиться о лице и имуществе больного. По вступлении этого решения в окончательную силу устанавливается постоянная опека, основные черты которой были уже указаны. Тем же порядком, но уже по просьбе больного или опекуна, суд исследует и определяет признание больного выздоровевшим. Близкий к этому порядок существует у нас в Польше и Остзейских губерниях.

Проект нашего Гражданского уложения в ст. 7 понимает под душевнобольными лиц, "которые неспособны действовать рассудительно в отношении совершения сделок и управления своим имуществом", и подчиняет их всех одной и той же опеке наравне с глухонемыми, немыми, расточителями и "привычными пьяницами". Основываясь на предшествующем изложении, мы можем одобрить только введение и в гражданское законодательство понятия "привычного пьянства", заимствованного, вместе со всеми своими признаками, составителями нашего Проекта из Немецкого уложения. Но приравнивать соответствующее ему состояние, вместе с немотой, глухонемотой и расточительством, к состоянию душевнобольных, объявляя всех находящихся в этих состояниях лиц одинаково "неправоспособными" и одинаково подлежащими той суровой опеке, которая может быть оправдана только для малолетних и душевнобольных в тесном смысле этого понятия, составители Проекта не имели достаточного основания. Что касается слияния и всех категорий душевнобольных в одно понятие, то против этого приема можно было бы не возражать только при двух условиях: во-первых, лучшей организации порядка освидетельствования и признания душевнобольных подлежащими потере зрелости, и, во-вторых, предоставления суду власти подчинять душевнобольных, на основании заключения врачей, не только опеке, лишающей их всякой дееспособности, но и такой опеке, под которой они, подобно несовершеннолетним, терпели бы лишь известные ограничения в своей дееспособности.

 

Г) Расточительность

 

Расточительностью, или мотовством, называют бесполезное, бесцельное и легкомысленное расходование имущества. Соответствующее психическое состояние сближается уже в римском праве с сумасшествием (prodigus tanquam furiosus habetur) и сопровождается назначением опеки или попечительства (cura prodigii) вместе с большими ограничениями дееспособности. То же мы видим и в германском праве задолго до рецепции римского права*(390), которая, однако, обеспечивает за понятием расточительности общее применение и вводит его с чертами римского права в новые законодательства. Как там, так и здесь не расточительность как таковая ограничивает дееспособность, а такая лишь расточительность, которая признана судебным решением и выражена в той или другой форме опеки над имуществом расточителя. Поэтому расточителем в юридическом смысле является только тот, кто признан таковым судом, и об ограничении его дееспособности до этого признания не может быть и речи. Как в римском праве, так и в современных законодательствах показателем расточительности служит болезненное психическое состояние, угрожающее привести к нищете как расточителя, так и его семейство. И как там, так и здесь это обоснование расточительности оказывается неверным, преувеличивая близость этого состояния к душевному расстройству и не принимая во внимание его социальных элементов.

Преувеличенность римского взгляда на мотов как на сумасшедших доказывается решениями самих римских юристов в отношении как объема недееспособности мотов, так и порядка наложения на них опеки. Этот порядок идет не без участия и ведома самого расточителя, в противоположность тому, что мы видим при объявлении сумасшествия, - точно так же, как и момент низведения дееспособности расточителя наступает лишь по сообщении ему состоявшегося об этом судебного решения, чего мы опять не видим при объявлении сумасшествия. Что касается объема недееспособности расточителей, то он не шел и в римском праве далее юридического положения minores infantia majores, т. е. несовершеннолетних, вышедших из детского возраста. И если многие германские законодательства пошли далее римского, ограничив расточителя не только в распоряжении его имуществом, но подчинив и личность его власти опекуна, - которому предоставлялось наставлять расточителя на хорошую жизнь и труд даже принудительными мерами, ходатайствовать, напр., перед судом о заключении его в тюрьму от 6 месяцев до 1 года и т. д., - то эти меры давно перестали применяться, и действие опеки над расточителем ограничивается теперь как законодательствами, так и в особенности практикой областью одних имущественных отношений.

Таким образом, опека над расточителем резко отличается от опеки над душевнобольными, и не только это обстоятельство, но и другое, еще более существенное, говорит против смешения расточительности с душевными болезнями. Принимая даже расточительность за душевную болезнь, мы не могли бы отрицать тот факт, что предметом судебного изыскания по всем делам об интердикции или наложении опеки на расточителей служит не эта болезнь, а нравственная личность расточителя, его привычки, склонности, нравы. Расточительность есть недостаток не столько ума, сколько характера, и признание ее в каждом отдельном случае совсем не предполагает доказательства душевного расстройства расточителя. Им может быть признан и вполне здоровый человек, если он бестолково мотает свое имущество - все равно, наследственное или приобретенное, - и какую бы форму это мотовство ни принимало: траты наличных денег, делания долгов и даже упущений по хозяйству, напр., остановки посева, оставления без пищи скота, несвоевременной уборки жатвы, запущения дорогих водных сооружений и т. д.*(391). Правда, что древнеримское право сопровождало умалением дееспособности расточительность не во всяком, а только в дедовском и отцовском имуществе. Но ни позднейшее римское, ни современное европейское право не удержалось на этой узкой точке зрения покровительства родовому началу. Мы видим, напротив, переход относящихся сюда норм на почву социальных нравов, вызывающих заботливость общественной власти не столько об имуществе расточителя, сколько о добропорядочности нравов и соответственного распоряжения всяким имуществом. Поэтому и основания для ограничения дееспособности мотов лежат не в интересах расточителя, которые едва ли заслуживают какого-нибудь соображения, и не в интересах его семьи, которой может вовсе не существовать, не устраняя этим необходимости учреждения опеки. Если бы решающую роль играли здесь действительно эти основания, то нам пришлось бы, с одной стороны, признать расточительностью и пожертвования, делаемые на высшие общественные цели, включая сюда и тот случай, когда жертвователь не имеет никакой семьи и располагает достаточной энергией и талантом, чтобы и по пожертвовании всего своего имущества не остаться без средств к жизни и, с другой стороны - согласиться с теми экономистами либеральной школы, которые восстают против всех ограничений расточителей, опираясь на принцип невмешательства в частную жизнь и безразличие для общества переходов имущества из одних рук в другие. К счастью, ни одно законодательство не подводит пожертвования на общеполезные цели даже всего имущества под понятие расточительности, и ничто не вынуждает нас ограничивать наши суждения об институтах права исключительно экономическими соображениями.

Настоящее основание принижения дееспособности расточителей надо искать прежде всего в нравственном ущербе, причиняемом обществу их действиями, и затем - в целесообразности известного противовеса крайним последствиям гражданской самостоятельности, когда она переходит в злоупотребление той свободой, которая предоставлена каждому в распоряжении его имуществом. Установление точной границы между этой свободой и ее ограничениями у расточителей едва ли достижимо ввиду постоянно колеблющихся представлений о разумном пользовании имуществом, и "Мотивы" к первому проекту Немецкого уложения говорят по этому поводу след.: "Не всякий, кого называют в обыденной жизни расточителем, должен подвергаться риску умаления своей дееспособности по расточительности. Недостаточно расходовать более того, что имеешь. Решающий момент лежит в бесцельной и бесполезной трате имущества, вызывающей опасение нищеты для расточителя и его семьи"*(392). Если выбросить последние слова приведенных "Мотивов", которые вошли, однако, в текст закона (§ 6 п. 2) и стали обязательными для немецких судов, - мы имеем возможность заменить их просто судебным признанием расточительности, - то у нас получится более или менее правильное определение этого понятия, соответствующее как его колеблющимся в жизни признакам, так и его желательной законодательной постановке.

Эта законодательная постановка в новом Немецком уложении, наравне с большинством других европейских законодательств, состоит в том, что расточители получают опекуна на равных правах с лицами, одержимыми пьянством, и имеют возможность как управлять своим имуществом, так и делать приобретения, но не вступать в обязательства иначе, как с согласия опекуна, и не писать завещаний. В этом последнем пункте Немецкое уложение расходится со своими обоими проектами и большинством партикулярных германских законодательств, но сходится с римским правом, также не допускавшем завещательных распоряжений расточителей (§ 114, 2229). Французский кодекс и близкие к нему законодательства отказываются от этого ограничения расточителей и освобождают их даже от опекуна, заменяя этого последнего, как это уже упоминалось, "судебным ассистентом" (conseil judiciaire), без согласия которого они не могут только искать и отвечать на суде, совершать мировые сделки, занимать, отчуждать и обременять свое имущество ипотеками (ст. 513-515 Code civ.). Возбуждение и производство дел о наложении опеки в немецком и назначении "судебного ассистента" во французском праве - подчиняются, в общем, тем же положениям, которые действуют в отношении к душевнобольным. Инициатива исходит также от супруга, родственников, опекунов, которые могут просить о наложении опеки за расточительность и на состоящих уже под опекой несовершеннолетних; но прокурорский надзор не имеет здесь инициативы, предоставленной ему по наложению опеки или интердикции на сумасшедших*(393).

Положения нашего законодательства о расточителях проникнуты до настоящего времени сословным началом. Полицейская точка зрения явно преобладает над цивильной, что видно уже из того, что положения о расточителях помещены у нас в Уставе о предупреждении и пресечении преступлений, где опека над имениями расточителей мотивируется "предупреждением и пресечением роскоши безмерной и разорительной" (ст. 150 т. XIV). Когда начальник губернии признает нужным наложить опеку на имение дворянина, в черте его управления находящееся, то обращается к дворянскому сословию; если сословие не постановит наложить опеку, то сам губернатор предписывает ее учредить. В обоих случаях доносится 1 департаменту Сената с изложением причин. Сенат, если найдет сие основательным, предписывает то же и для имений в других местностях, принадлежащих тому же лицу (Уст. о пред. и прес. прест., ст. 150, прил. 1). Если почетный гражданин, купец или мещанин по беспутной жизни расточает свое имущество, то губернаторы сообщают об этом соответствующему обществу. Приговоры о наложении опеки для двух первых категорий лиц приводятся в исполнение по заключениям общего присутствия губернского правления и палат, а где введены новые суды, с участием прокурора окружного суда; для мещан решающую инстанцию составляют губернские правления и начальники губерний. Однако на постановления сих начальств, публикуемые в Сенатских Объявлениях (прод. 1890 г. т. Х ч. I, ст. 374), допускаются жалобы 1-му департаменту Правительствующего Сената (Уст. о пред. и прес. прест., ст. 150, прилож. 2). В отношении крестьян не предписано особых правил, и отсюда, равно как из ст. 51 Положения о крестьянах, не упоминающей об опеке за расточительность при перечислении прав, предоставленных сельскому сходу по назначению опеки и попечительства, наш Сенат выводит заключение о недопустимости у крестьян опеки по расточительности (реш. 1881 г. N 83). Но это заключение устраняется уже законом 1886 г. "О порядке разрешения семейных разделов в сельских обществах, в которых существует общинное пользование мирской полевой землей", где постановлено, что сельский сход, ведающий такие разделы, удостоверяется, прежде всего, в согласии на раздел родителя или старшего члена семьи и, при отсутствии согласия, приступает к разделу лишь в том случае, если поводом к нему служат расточительность и безнравственное поведение домохозяина. Кроме того, цитированной выше ст. 51 Общего положения о крестьянах сельским обществам предоставлено, по утверждении их приговоров губернским по крестьянским делам присутствием, передавать в распоряжение правительства членов своих за порочное поведение. И хотя Сенат разъяснял эту статью в том смысле, что "сельскому сходу не предоставлено права признавать кого-либо из однообщественников, не имеющих гражданской правоспособности вследствие расточительности и назначать по сему поводу опеку", низшие инстанции смотрят на это дело иначе и разрешают опеку*(394).

Главное последствие признания расточителем заключается в учреждении опеки над имением, причем немедленно должны быть наложены на имения (помещичьи) запрещения. Опекуны, управляя имением, уплачивают долги, а расточители не только лишаются права закладывать, продавать имения, но и вступать в какие-либо обязательства (Уст. о пред. и прес. прест., ст. 151, 152). Не лишаясь права искать и отвечать на суде, они обязаны о каждом деле уведомлять опеку, не могут без согласия опекуна избирать поверенного, оканчивать дела примирением, делать на суде уступки, предъявлять спор о подлоге акта и вступать в ответ по такому спору (Уст. гражд. суд. ст. 20). Это постановление нашего Устава Гражд. Судопр., предоставляющее расточителям право искать и отвечать на суде, не согласовано с ограничительными постановлениями ст. 152 Уст. о пред и прес. прест., требующими постоянной деятельности опекуна и в управлении их имуществом. Выходом из этого противоречия было бы не приравнение опеки над расточителем к попечительству, что прямо исключено смыслом ст. 152 Уст. о пред. и прес. прест., и не приравнение этой же опеки к опеке над малолетними, что, в свою очередь, исключено ст. 20 Уст. гражд. судопр., а признание опеки над расточителем за промежуточный между попечительством и опекой над малолетним вид опеки, предоставляющий расточителю меньше самостоятельности, чем несовершеннолетнему, стоящему под попечительством, и больше самостоятельности, чем малолетнему, подчиненному опекуну во всех своих юридических действиях. В отличие от этого последнего расточитель выступает лично на суде и не зависит от опекуна не только в своих личных и семейных отношениях, но и во многих отношениях по имуществу. Получая от опеки доходы, остающиеся за вычетом расходов по управлению, расточители не стеснены в распоряжении этими доходами и могут совершать связанные с ними сделки, напр., по найму квартиры, прислуги и т. д., равно как и сделки, по которым они обеспечивают за собой какой-либо заработок или распоряжаются своим имуществом на случай смерти. В отличие же от несовершеннолетнего расточители не только не имеют права распоряжения своим имуществом, но устранены и от его управления, предоставленного ст. 152 т. XIV их опекунам*(395).

Для прекращения опеки над расточителем установлен порядок, соответственный порядку ее учреждения, хотя доказательство исправления от расточительности, конечно, затруднительнее доказательства ее наличности.

 

< Попередня   Наступна >