167

---

9.2. Тактика действий следователя с использованием фактора внезапности

Рассмотрению данного вопроса должно предшествовать выяснение правомерности использования следователем фактора внезапности, поскольку отдельные исследователи не только сомневаются, но и прямо отрицают законность подобной тактики. Особенно резкие возражения вызывает, например, такой прием в следственной практике, как внезапная постановка вопросов, неожиданных для допрашиваемого. Так, М. С. Строгович полагал, что этот и схожие приемы заслуживают самого решительного осуждения. Позицию М. С. Строговича решительно поддержал И. Ф. Пантелеев.

“Приемы, основанные на внезапности, - пишет С. Г. Любичев, - некоторыми авторами рекомендуются как при производстве допроса, в результате чего у допрашиваемого возникает стрессовое состояние, лишающее его возможности быстро сориентироваться, и в котором он может сообщить сведения, которые в другой ситуации он попытался бы скрыть, так и при производстве других следственных действий, например, обыска...

Недопустимо, - продолжает С. Г. Любичев, - использование внезапности при воздействии на интеллектуальную сферу человека, когда результаты следственного действия зависят от состояния психики индивида, его способности оценивать обстоятельства и давать правильные ответы на поставленные вопросы. Использование в этих случаях внезапности может привести к дезорганизации психических процессов. Внезапная постановка вопроса вне всякой связи с предыдущими действиями следователя оказывает определенное воздействие на допрашивае­мого, нередко приводит к недостоверности его показаний”.

А. Н. Васильев назвал замаскированным обманом одну из форм указанного выше тактического приема, “когда допрашиваемому внезапно, после того как он даст по какому-то вопросу категорический отрицательный ответ, вновь, спу

стя некоторое время, неожиданно задается тот же вопрос”. Далее А. Н. Васильев пишет: “В результате иногда получают желательный для следователя ответ. Но при этом забывают, что подобная проговорка может и не иметь никакого доказательственного значения... допрашиваемый может заявить, что его не так поняли, или он не понял вопроса, или он сознательно поддался “на удочку”, чтобы разоблачить следователя, ведущего с ним “нечестную игру”, и т. п.”

Таким образом, аргументы противников использования при расследовании фактора внезапности основываются преимущественно на нравственных позициях. С них же толкуется и воздействие на психику допрашиваемых таких тактических приемов следователя. Здесь возникает вопрос: допустим ли подобный прием, если он не противоречит общепризнанным принципам законности, закону?

Действительно, проговорка, допущенная допрашиваемым под влиянием внезапного вопроса, может не иметь доказательственного значения, из чего отнюдь не следует вывод о противоправности или безнравственности примененного приема. Это лишь свидетельство либо непра­вильного выбора следователем в данной ситуации самого приема, либо неумения тактически грамотно реализовать полученный с его помощью результат. Рассуждения же о “дезорганизации психических процессов” подследственного, недопустимости “вторжения” в его интеллектуальную сферу, нарушении “морального суверенитета личности” представляются бесплодным морализированием. В отношении последнего Б. Г. Розовский саркастически заметил: “Не скатываемся ли мы на позиции ультраморалистов, которые на всякий случай даже книги писателей-мужчин и женщин ставят на разные полки?”

Итак, с позиции нравственности допустимость использования фактора внезапности в расследовании - вопрос факта. Что же касается законности осуществления такого приема, то достаточно упомянуть: по действующему процессуальному законодательству он не подпадает ни под один из установленных запретов типа “насилие, угрозы и иные незаконные методы”. Кроме того, эта формулировка закона неточна хотя бы потому, что угроза есть форма насилия, которое может быть и вполне правомерным.

Законными и “вполне этичными являются такие приемы, как использование внезапности, неподготовленности заинтересованных лиц ко лжи”. По этому поводу В. Е. Коновалова совершенно резонно замечает: “На каком основании внезапность постановки вопроса как нарушение продуманной логики изложения, в том числе “логики лжи”, можно считать безнравственной?... Это не хитрость, не уловка, а проявление избранной позиции, системы правомерных действий для достижения цели, продуманная логика поведения в конкретной ситуации”.

Внезапность действий следователя представляет собой одно из средств преодоления противодействия расследованию. Как показали результаты исследования, факты такого противодействия отмечены по 88% изученных уголовных дел; о его оказании расследованию заявили 90,7% осужденных. Уже только это свидетельствует о необходимости разработки и активного применения тактических приемов преодоления должного противодействия. Учитывая типичность его проявлений, А. М. Ларин замечает, что “теория уголовного процесса и тактика расследования позволяют выделить следующие условия, предотвращающие действия указанных факторов (противодействия расследования - Р. Б.) при розыске и обнаружении доказательств:

а) быстрота расследования и внезапность производства следственных действий;

б) осведомленность следователя о действиях и намерениях обвиняемого как при совершении преступления, так и во время его расследования;

в) следственная тайна”.

К этому можно добавить, что внезапность - действенное средство реализации такого требования закона (ст. 127 УПК), как своевременное проведение следственных действий, а своевременность - залог быстроты расследования (ст. 2 УПК).

Совершенно прав И. Е. Быховский, когда пишет, что “своевременно произведенный допрос предотвращает возможность сговора между обвиняемыми. Неожиданное проведение обыска пресекает действия, направленные на уничтожение доказательств, сокрытие имущества. Вовремя произведенная выемка гарантирует сохранность документов. Вне­запность при производстве расследования достигается отнюдь не скороспелыми решениями, непродуманными действиями. Напротив, необходим хладнокровный учет всех плюсов и минусов определенного момен­та производства следственных действий”. Следственная практика сви­детельствует, что иногда следует поступать таким образом, чтобы исключить неожиданность проведения следственного действия для того или иного лица. И в этом как раз и может заключаться замысел тактической комбинации. Такое промедление может быть умышленно допущено даже в отношении, например, обыска, с тем чтобы подозреваемый перепрятал искомое имущество из своей квартиры, обыска которой он ожидает, к своему соучастнику, где оно и будет затем обнаружено как поличное.

Использование фактора внезапности может служить средством сохранения следственной тайны или предупреждения отрицательных последствий ее разглашения. Так, внезапный допрос подозреваемого до того, как ему станет известно об отрицательных результатах обыска у его соучастника, позволит предупредить укрепление его негативной позиции этим обстоятельством.

Целью внезапности действий следователя является достижение эффекта их неожиданности для противодействующей следствию стороны. Неожиданными могут быть: время, место, содержание действия, участники следственного действия. Иногда эти компоненты могут сочетаться, например, при неожиданном для подозреваемого - по времени и месту - задержании с поличным. Рассмотрим подробнее варианты использования фактора внезапности, причем, поскольку рассматриваемая проблема с точки зрения ряда авторов, содержит немало спорных моментов, вопреки нашему обыкновению не иллюстрировать примерами из практики выдвигаемые нами положения, здесь мы для демонстрации эффективности использования фактора внезапности такие примеры решили приводить.

Неожиданность времени действия. Тактической целью следователя в этом случае служит достижение неожиданности действия путем выбора такого момента, когда противодействующая сторона либо вообще не ожидает каких-либо действий следователя, либо полагает, что они будут осуществлены позднее, либо считает, что не будет проведено именно данное действие.

В рассматриваемой ситуации действия следователя нередко носят упреждающий характер. Как отмечают В. П. Бахин и его коллеги, “наи­более благоприятная ситуация для использования данного приема обы­чно складывается на первоначальном этапе расследования, когда внезапность (действий во времени - Р. Б.), как правило, связана с быстротой и неотложностью следственных действий, а также одновременным их осуществлением (обыск, допрос и т. п.) в отношении нескольких лиц. Так, 78,4% проинтервьюированных следователей отметили зависимость реализации внезапности от этапов расследования. По данным анализа уголовных дел, проведение обысков в день возбуждения уголовного дела было результативным в 82% случаев, а затем результативность данного следственного действия резко сокращалась: в течение трех дней - до 25%, в течение 10 дней - до 15%”.

Надо отметить, что неожиданным по времени может быть не только следственное действие, под которым обычно понимают не все процессуальные акты, а лишь те, которые служат средством собирания, исследования и проверки доказательств. Таким процессуальным актом может быть любое процессуальное действие, реализующее принятое процессуальное решение: возбуждение уголовного дела, привлечение в качестве обвиняемого, избрание меры пресечения и др.

Так, по факту недостачи материальных ценностей на значительную сумму для дачи объяснений к следователю был вызван бухгалтер Б., уверенный в том, что уже в процессе ревизии ему удалось достаточно убедительно обосновать свою непричастность к недостаче. По прошлому опыту Б. полагал, что проверка материалов ревизии будет продолжаться долго, а привлечение к уголовной ответственности ему во всяком случае никак не угрожает. Следователь, извинившись перед Б., на несколько минут вышел из кабинета, оставив на своем столе постановление о возбуждении уголовного дела по факту недостачи. В тексте постановления Б. увидел и свою фамилию. Это, как и сам факт возбуждения уголовного дела, явилось для него настолько неожиданным, что он в волнении на первый же вопрос следователя дал уличающие себя показания.

Аналогичное воздействие оказало на Г. постановление о привлечении его в качестве обвиняемого но делу о дорожно-транспортном происшествии, когда он своими действиями создал аварийную ситуацию, приведшую к наезду на пешехода. Ранее посредством ложных показаний Г. пытался избежать ответственности и полагал, что это ему удалось, но тут, не ожидая для себя такого поворота событий, правдиво рассказал о случившемся.

Подобное же воздействие может оказать неожиданное избрание такой меры пресечения, как заключение под стражу, когда подследственный рассчитывает, самое большее, на подписку о невыезде, либо даже неожиданная замена меры пресечения на более легкую.

Например, обвиняемый В., упорно бравший на себя вину своего соучастника, был неожиданно для себя вызван к следователю, который объявил ему о замене меры пресечения (с заключения под стражу на подписку о невыезде). Следователь разъяснил В., что такое решение он принял, поскольку сумел установить факты, свидетельствующие о второстепенности его участия в совершении преступления и подлинной роли в происшедшем другого лица, которую В. напрасно скрывал. Это так подействовало на обвиняемого, что он выразил желание дать правдивые показания о действиях соучастника.

Неожиданность действий следователя по времени их осуществления весьма типична для ряда тактических комбинаций, особенно в тех случаях, когда реализуются оперативные материалы. Как правило, это характерно для ситуаций, связанных с задержанием с поличным преступников, в том числе и взяткополучателей.

По делу Р. имелась оперативная информация о получении им взяток за выдачу сотрудникам смежных производств свидетельств о повышении квалификации. Сначала втайне от Р. были допрошены все лица, от которых он требовал деньги. Одновременно две оперативные группы с санкционированными прокурором постановлениями на обыски выехали к местам работы и жительства Р. Оперативную группу, прибывшую на рабочее место, Р. принял за очередных лиц, желающих получить свидетельства, и тут же сообщил о своих условиях. Предъявление ему постановления о производстве обыска произвело на Р. ошеломляющее впечатление. Он был совершенно подавлен.

В ходе обысков на рабочем месте и дома у Р. были собраны многочисленные доказательства его преступной деятельности. Сразу же по окончании обысков он был подробно допрошен и во всем признался. Более того, обнаруженные при обысках документы позволили изобличить Р. не только во взяточничестве, но и в крупном хищении денежных средств по подложным ведомостям.

Иногда неожиданное для преступника его задержание с поличным представляет собой заключительный этап оперативно-тактической комбинации. Подобная ситуация складывается при получении органами внутренних дел сообщений о вымогательстве или готовящейся передаче взятки. В данном случае от объекта вымогательства получают подробную информацию о характере и процедуре передачи взятки, предмет взятки маркируют; организуется наблюдение за ходом передачи взятки. Затем осуществляются задержание с поличным, немедленный обыск места передачи взятки, ее осмотр и допрос взяткополучателя. Все эти действия по времени неожиданны для преступника, что оказывает на него сильное психологическое воздействие.

Действие может быть неожиданным даже в тех случаях, когда субъект, против которого оно направлено, в принципе ожидает чего-либо подобного, но не знает, когда это произойдет. В указанной ситуации успех обеспечивается действиями, которые создают у такого субъекта ложное представление о неизбежной отсрочке или вообще об отказе следователя от проведения данного действия.

Например, при расследовании крупного хищения чая из транспортируемого контейнера у одного из подозреваемых был произведен обыск, окончившийся безрезультатно. Его соучастники, которые в тот момент еще не были известны следователю, решили перенести в уже обысканное место свои доли украденного, рассчитывая, что “в одну и ту же воронку снаряды дважды не падают”. Однако все украденное они там разместить не смогли и часть похищенного возвратили к себе домой. Между тем в процессе расследования были выявлены все связи задержанного подозреваемого. Следователь, обеспечив с помощью оперативных работников внезапность своих действий, произвел одновременные неожиданные обыски у всех причастных к краже лиц, в том числе и повторный обыск дома арестованного подозреваемого. Обыски увенчались успехом, а последовавшее за ними задержание остальных соучастников позволило в короткий срок завершить расследование: неожиданность и результативность обысков сыграли в этом решающую роль.

Неожиданность места действия. В приведенном выше примере неожиданным для преступников было место производства повторного обыска (да и сам обыск). Наиболее сильное воздействие на преступника оказывает неожиданность места действия органа расследования при задержании с поличным. Внезапность самого задержания, причем в таком месте, которое представлялось преступнику безопасным в силу тех или иных специально осуществленных им мер, способно парализовать его сопротивление и не дать возможности выстроить систему оправдательных аргументов.

Подобная ситуация часто возникает при задержании вымогателей (рэкетиров), когда принятые ими меры безопасности получения установленной суммы или предмета вымогательства неожиданно для них оказываются безрезультатными, а сами они - задержанными на месте преступления. Психологический шок вызывает у них не только сам факт задержания, но и то, что их расчет на безопасность места завершения акта вымогательства почему-то не оправдался. Задержанный при этом испытывает чувство растерянности и острую потребность в получении информации, объясняющей его ошибку при планировании финальной стадии вымогательства. Задача следователя заключается в том, чтобы умело использовать такое состояние задержанного, быстро и тактически правильно произвести его допрос.

В практике борьбы с преступностью прием, связанный с неожиданностью и места, и времени производства, осуществляется достаточно часто. Типично сочетание воздействий указанных факторов, когда, допустим, в момент допроса задержанного в кабинете следователя одновременно производится обыск жилища допрашиваемого, о чем он ставится в известность. А. П. Дербенев приводит пример тактически пра­вильного использования подобного сочетания при расследовании дела о нарушении правил валютных операций.

У задержанного за незаконную скупку иностранной валюты Б. при личном обыске изъяли 120 немецких марок. Он заявил, что приобрел их для покупки нужных ему вещей в валютном магазине. Между тем, у оперативных работников име­лись данные о том, что Б. систематически занимается валютными спекуляциями.

При допросе Б. следователь неожиданно сообщил ему, что в это время на его квартире производится обыск. Такая информация явно взволновала допрашиваемого, хотя он поспешил заверить следователя, что дома у него искать нечего. При каждом телефонном звонке Б. вздрагивал и, когда после очередного такого звонка следователь сообщил, что на дому у Б. найдена валюта (не говоря, какая именно), поспешил заявить о спрятанных в подоконнике на кухне 200 американских долларах. На самом же деле оперативные работники обнаружили в письменном столе тайник с 450 финскими марками. Поскольку Б. был более уверен в надежности тайника, то он и решил, что именно доллары обнаружены при обыске. Внезапность задержания, допроса и обыска в сочетании друг с другом и правильной тактикой их проведения способствовали быстрому изобличению правонарушителя.

В. П. Бахин и его соавторы приводят еще один вариант неожиданности места производства следственного действия - необычность места допроса. “По общему правилу, - пишут они, - допрос производится в кабинете следователя, что ограничивает возможности применить внезапность, поскольку вызов повесткой или нарочным предоставляет субъекту возможность обдумать причину вызова и определить линию своего поведения. Поэтому следователь, руководствуясь тактическими соображениями, проведение допроса может предусмотреть не в служебном кабинете, а в ином месте (на работе, в жилище и т. п.). Сам факт следственного действия и необычность места его проведения воздействуют на допрашиваемого, лишают его возможности оказать продуманное противодействие”.

Указанные исследователи, по всей видимости, несколько переоценивают в данном случае степень воздействия самого места допроса. Основное значение здесь приобретает неожиданность момента допроса. Выбор же места его проведения есть условие, способствующее реализации эффекта неожиданности следственного действия. В общей форме создание такого условия организуется так: решение о проведении следственного действия (допроса) должно быть реализовано немедленно после сообщения о нем лицу, которое будет допрошено, с выбором момента, когда оно этого не ожидает.

Оценивая способы вызова на допрос, В. Л. Васильев пишет: “При выборе способа нужно иметь в виду индивидуальные особенности личности допрашиваемого. Внезапная доставка в следственный орган без предварительного предупреждения, чтобы сохранить следственную тайну и быстро получить правдивые показания, не всегда приводит к успеху. В таких случаях нужно учитывать индивидуальные особенности человека, который вызывается на допрос. Лица со слабой нервной системой, наделенные повышенной чувствительностью к раздражителям, в описанной выше острой и сложной для них ситуации “уходят в себя”; с ними невозможно наладить контакт не только на первом, но и на последующих допросах. Такое внезапное “приглашение” надолго травмирует их психику и вызывает стойкие отрицательные эмоции в отношении следователя”.

Неожиданность самого действия. Вариантами подобной тактики при расследовании преступлений могут быть:

неожиданное для подозреваемого (обвиняемого) лица проведение следственного действия вообще или какого-либо конкретного вида;

неожиданное для него применение тактического приема как такового или как элемента тактической комбинации;

неожиданное предъявление данному лицу объектов, приобретающих доказательственное значение.

Выбор момента проведения неожиданного для подследственного конкретного следственного действия приобретает в определенной ситуации очень важное значение.

Так, по одному из эпизодов группового дела по фактам мошенничества путем производства самочинных обысков один из тех, у кого был произведен такой “обыск”, упорно отрицал сам факт его совершения. В ином случае он вынужден был бы назвать источник получения значительной суммы денег, изъятой у него мошенниками. Между тем преступники по этому эпизоду дали полные и правдивые показания. Возникла сложная ситуация: для подтверждения и уточнения показаний уголовных элементов нужны были показания потерпевшего, а он вообще отрицал событие преступления.

Естественно, в данных обстоятельствах потерпевший не допускал и мысли, что ему могут предъявить для опознания кого-либо из участников преступления. Однако следователь, рассчитывая на психологическое воздействие этого следственного акта, в процессе которого он допускал и возможность “встречного” опознания преступником потерпевшего, решил его провести.

При очередном вызове потерпевшего на допрос следователь неожиданно для него объявил о проведении предъявления лиц для опознания. Несмотря на настойчивые возражения потерпевшего, убеждавшего следователя в вымышленно­сти расследуемого эпизода, ему было предложено принять участие в проведении этого следственного действия. Как и можно было ожидать, он заявил, что никого не опознает, хотя от внимания присутствующих не ускользнуло, что опознающий избегает встречаться взглядом с находящимся среди предъявляемых одним из преступников. Последний, услышав отрицательный ответ опознающего, неожиданно для него воскликнул, смеясь: “Хватит дурочку-то валять, не узнаешь, - как же! Глянь-ка еще раз на того, кого водой поил, когда тебя шмонали!” Окончательно растерявшийся потерпевший через силу выдавил: “Это ложь, я вас не знаю”, - чем вызвал новый взрыв хохота уже многих присутствующих.

Немедленно после опознания следователь (опять-таки неожиданно для потерпевшего) провел очную ставку его с участником преступления. Тот в своих показаниях привел настолько убедительные доказательства присутствия потерпевшего при самочинном обыске, что последнему ничего не оставалось, как признать факт случившегося. В дальнейшем это стало одним из оснований доказательства причастности его самого к совершению преступления - хищению денежных средств в крупных размерах.

Значительное психологическое воздействие может оказать неожиданный допрос. Имеется в виду воздействие самого факта допроса, которого допрашиваемый вообще не ожидал, полагая, что ему удалось не оказаться в сфере внимания органа расследования. Это в первую очередь, разумеется, относится к участникам преступления, но может каса­ться и свидетелей, и даже потерпевших, по каким-то причинам не желающих огласки их причастности к преступлению в данном качестве.

С последним обстоятельством следователю иногда приходится сталкиваться по делам об изнасиловании. Стремиться всячески избежать огласки может как сама потерпевшая под влиянием боязни народной мо­лвы о происшедшем с нею, так и ее родственники - по той же причине или из-за опасения, что следственные процедуры еще больше травмируют пострадавшую. При неожиданном для таких лиц допросе необходимо учитывать и по возможности максимально устранять травмирующие воздействия подобной тактики допроса на психику потерпевших и вероятные негативные последствия их внезапного вызова на допрос.

Внезапность применения тактического приема, неожиданного для ли­ца, противостоящего расследованию, обеспечивается наличием условий, способствующих его эффективности. Наиболее популярной в следст­венной практике разновидностью такого приема является внезапно задаваемый в процессе допроса вопрос, неожиданный в данной ситуации для допрашиваемого. Действенность такого приема достигается созданием соответствующей атмосферы допроса путем применения других тактических приемов. В сочетании с внезапным вопросом они образуют тактическую комбинацию, в которую может, например, входить такой упо­минавшийся в предыдущей главе прием, как “допущение легенды”. Допрашиваемому предоставляется возможность излагать беспрепятственно ложные объяснения по предмету допроса, создавая впечатление, что они убеждают следователя. Этому способствуют и задаваемые следователем вопросы, характер которых должен укрепить допрашиваемого во мнении, что его показания произвели требуемое впечатление.

В данной обстановке у допрашиваемого, удовлетворенного достигнутым эффектом, наступает эмоциональное расслабление, снимается напряженность. Именно в этот момент ему внезапно задается вопрос, который свидетельствует, что он обманулся в своих ожиданиях и сле­дователь вовсе не введен в заблуждение его ложными показаниями. Естественно, неожиданность такого вопроса, разрушающего все наде­жды допрашиваемого, может решающим образом изменить его позицию и побудить к даче правдивых показаний.

Другим тактическим приемом, преследующим те же цели отвлечения внимания допрашиваемого, служит уже упоминавшийся косвенный допрос. Суть его заключается в том, что следователь задает ряд вопросов, “неопасных” с позиции допрашиваемого. Когда его внимание отвлечено, следует внезапно задаваемый неожиданный вопрос, относящийся к главному моменту допроса. Этот прием иногда сочетают с другим, который именуют форсированием темпа допроса. Вопросы, по-прежнему “неопасные”, не требующие от допрашиваемого обдумывания, задаются ему во все ускоряющемся темпе. Выбрав нужный момент, следователь задает внезапно неожиданный для допрашиваемого вопрос.

Вместо внезапной постановки неожиданного вопроса может быть использован (тоже неожиданно) другой тактический прием. Он состоит в том, что после выслушивания ложных показаний допрашиваемого следователь описывает реальную картину события, демонстрируя тем самым свою полную осведомленность о происшедшем и тщетность попыток ввести его в заблуждение. Этот прием особенно эффективен, если предшествующим ходом допроса у допрашиваемого формируется убеждение в неосведомленности следователя.

Рассказ следователя может представлять собой описание события без приведения подтверждающих фактических данных или с указанием на них.

Так, по делу В., обвиняемого и нескольких убийствах и изнасилованиях, следователь подробно описал его действия при совершении преступления. Сделал он это внезапно, перебив излагавшего свою легенду допрашиваемого. В ходе рассказа следователь сообщил В., что при обыске его квартиры были обнаружены вещи и ценности потерпевших, опознанные их родственниками. И хотя других доказательств, подтверждающих рассказ следователя, не имелось на момент допроса, ему удалось создать у допрашиваемого впечатление, что все уже подтверждено собранными доказательствами его вины.

Допрашиваемый был явно удручен, он замкнулся и перестал отвечать на вопросы. Тогда следователь прервал допрос и внезапно для В. предъявил его для опознания оставшимся в живых потерпевшим. Он был уверенно опознан ими всеми. Это произвело на В. сильнейшее впечатление, он попросил прекратить проведение других следственных действий и признался не только в совершении расследуемых преступлений, но и рассказал о тех, которые следствию не были известны.

Не меньшее, а иногда и более сильное воздействие на допрашиваемого оказывает, как правило, внезапное предъявление ему предметов или материалов, имеющих доказательственное значение. Неожиданность их предъявления для допрашиваемого может быть следствием его убеждения в том, что эти “вещдоки” были уничтожены им или кем-то по его просьбе, или они вообще не существуют, или что с их помощью ничего нельзя доказать.

Пример неожиданного предъявления вещественных доказательств во время допроса приведен следователем В. В. Крыловым по делу о гибели получателя почтовой посылки, в которую было вмонтировано самодельное взрывное устройство. После многочисленных следственных действий и оперативно-розыскных мероприятий, производства квалифицированной взрывотехнической экспертизы следствие вышло на некоего К., племянника жены погибшего. При планировании его допроса использовали осведомленность следствия об обстоятельствах изготовления взрывного устройства и его конструктивных особенностях, почерпнутую из заключения взрывотехнической экспертизы. Учитывая честолюбивый характер К., предполагалось, ссылаясь на техническую оригинальность устройства, “разго­ворить” его в нужном направлении.

В начале допроса К. вообще отказался отвечать на вопросы, касающиеся дела, настаивал на своем алиби. Тогда разговор перевели на обнаруженные при обысках сделанные им электро- и радиоизделия, формулируя вопросы с подчер­кнутым уважением к техническим знаниям и умениям К. Тот разговорился и рассказал, что изготовил для отца обогреватель из металлической болванки с реб­рами. Неожиданно его внимание обратили на лежащие на столе и накрытые бумагой осколки оболочки взрывного устройства, скрепленные пластилином в единое целое, и сказали: “А вот и вторая болванка”. Посмотрев на вещественное дока­зательство и получив разрешение взять его в руки, К. заявил: “Я рассчитывал, что ее именно так и разорвет...” - и стал внимательно рассматривать осколки. В этот момент ему задали вопрос: “А чем, интересно, были сделаны поперечные нарезы на болванке?” Он ответил: “Ножовкой”. Тут К. спохватился и стал снова отрицать свою причастность к преступлению, но вскоре дал правдивые показания.

А. В. Дулов назвал такой тактический прием, оказывающий сильное психическое воздействие на обвиняемого, “эмоциональным экспериментом”. Он пишет: “Это действие является экспериментом по той причине, что следователь специально создает условия, при которых резко изменяется эмоциональное состояние допрашиваемого, часто влекущее за собой и определенные физиологические реакции. Эмоциональным же эксперимент именуется в связи с тем, что цель его - выявление изменений в эмоциональном состоянии, последующий анализ и использование в допросе этого выявленного изменения... Чем больше событие преступления переживается, сохраняется в памяти обвиняемого (в силу рас­каяния или в силу страха перед разоблачением), тем большее эмоциональное воздействие на него будет оказывать информация, напоминаю­щая об этом событии, особенно в том случае, если он не знает о наличии ее в распоряжении следователя, если считает, что эта информация начисто разрушает его линию защиты от предъявляемого обвинения”.

Как уже говорилось, внезапность в форме постановки неожиданных для допрашиваемого вопросов была оценена особенно отрицательно М. С. Строговичем. “Эмоциональный эксперимент” вызвал столь же резкие оценки со стороны И. Ф. Пантелеева, чему в немалой степени, как нам кажется, способствовал сам предложенный А. В. Дуловым термин, который едва ли можно признать удачным. “Нужно ли пояснять, - пишет И. Ф. Пантелеев, - что подобные “эксперименты” способны “вызвать возбуждение, бледность, пот и тем более страх скорее у невиновного лица, чем у действительного преступника? И где тот провидец, который был бы способен расшифровать кривую страха, бледности или потоотделения и сказать, “причастен” обвиняемый к делу или нет?”

Более сдержанно, но не менее категорично высказывался по этому поводу Б. Н. Звонков, который делал акцент на том, что речь идет об эксперименте над человеком, и продолжал: “Возможность применения указанных приемов допроса представляется спорной не столько потому, что в состоянии стресса изменяются функциональные возможности человека, сколько по соображениям недопустимости нарушения морального суверенитета личности”, - а позднее счел нужным добавить к этому, что в основе подобных приемов “лежит принцип утилитарной эффективности, который не может не повлечь за собой утрату чувства меры при выборе тактических приемов допроса”.

Но, критикуя “эмоциональный эксперимент”, И. Ф. Пантелеев, как это следует из той же статьи, сознательно игнорирует выдвинутое А. Р. Ратиновым и другими учеными такое требование, предъявляемое к подобным тактическим приемам, как избирательность воздействия. Дело имен­но в том, что возбуждение, бледность, пот, страх и т. п. предъявленное доказательство вызовет как раз у действительного преступника, а не у невиновного человека, на которого никак не может повлиять вид старой сумки или поношенных туфель. Что же касается оценки психофизиологических реакций, то ни А. В. Дулов, ни кто-либо другой из ученых, насколько нам известно, не кладет ее в основу решения вопроса о причастности и не придает этим реакциям доказательственного значения.

Очень трудно назвать работу по тактике допроса, в которой бы не рекомендовалось внезапное предъявление при допросе доказательств. Мы же определенно присоединяемся к мнению Л. Е. Ароцкера, что “многолетний опыт применения этих тактических приемов на предварительном следствии и в судебном разбирательстве является достаточной гарантией проверки правомерности их применения как с процессуальной, так и с этической точек зрения”.

О. Я. Баев описал группу неожиданных для допрашиваемого тактических приемов, использование которых позволяет добиться должного результата. Он назвал их приемами “демонстрации возможностей расследования” для:

а) получения доказательств, изобличающих допрашиваемого, путем производства определенных следственных действий (допросов, очных ставок и т. п.);

б) применения научных методов расследования и производства различных видов экспертиз.

Для иллюстрации О. Я. Баев приводит пример из практики прокурора-кри­миналиста Э. Б. Межиковского о раскрытии двух убийств. Не имея к моменту допроса подозреваемого в них А. заключений назначенных экспертиз, следователь решил провести предварительное исследование вещественных доказательств, а подозреваемого сделать его “участником”. Об этом неожиданно для последнего было ему сообщено, что вызвало у него заметное волнение.

Изъятый при осмотре квартиры А. плащ участники расследования стали тщательно осматривать в присутствии его владельца. Обратили внимание на меловое пятно около правого рукава, причем рассуждали о механизме его образования. Включившись в разговор, А. заявил, что испачкал плащ мелом у себя в коридоре, когда пьяный возвращался домой. Было принято решение о немедленном изъятии соскобов мела в коридоре и комнате его квартиры. На вопрос А., за­чем все это делается, ему разъяснили, что судебно-химическая экспертиза сможет определить происхождение мела на плаще - из его квартиры или с места происшествия. Затем лист растения, изъятый из кармана плаща А., сопоставили с образцами листьев акации с того же места убийства и сообщили А. о достижениях в области биологической экспертизы. Такая “демонстрация” возможностей криминалистики сыграла свою роль: А. изменил первоначальную позицию и последующими показаниями способствовал установлению истины.

По соотношению проявлений первой и второй сигнальных систем И. П. Павлов различал три типа людей. Лиц, у которых более активизируется первая сигнальная система, он относил к “художественному” типу. Людей с преобладанием второй сигнальной системы - к “мысли­тельному”, а остальных - к “среднему” типу.

“Люди “художественного” типа, - пишет Н. П. Хайдуков, - характеризуются повышенной эмоциональностью, яркостью восприятий, наглядно-образной памятью, богатством воображения, которое преобладает над абстрактным мышлением. Реальные доказательства, факты, чувственно отражаемые “художником”, могут быть использованы как действенные средства, позволяющие изменить поведение и деятельность такого типа в нужном направлении”.

Так, по делу об убийстве у знакомых одного из обвиняемых Д., характеризовавшегося повышенной эмоциональной восприимчивостью, был изъят саквояж с вещами жертвы, в котором среди прочих предметов была колода гадальных карт. Поскольку Д. был уверен, что эти вещи надежно им спрятаны и следователем обнаружены быть не могут, его допрос построили следующим образом. Из колоды карт отобрали ту, на которой был изображен крест с надписью: “Видеть во сне крест - значит скоро умереть”. Карту положили на стол с тем расчетом, чтобы Д., войдя в кабинет следователя, обязательно ее увидел. И действительно, как только в кабинет ввели Д., его взгляд сразу же упал на карту. Он словно оцепенел, даже не смог назвать следователю свою фамилию и все смотрел, как завороженный, на карту. Когда его спросили, откуда эта колода, он, не отвечая на вопрос, попросил бумагу, чтобы самому изложить, как было совершено преступление.

В отличие от “художников”, “мыслители” более подвержены влиянию абстрактных понятий, теоретических положений, логических рассуждений и выводов. Именно в отношении их эффективно может быть использована упомянутая “демонстрация возможностей расследования”.

“При воздействии на таких участников расследования, - отмечает и Н. П. Хайдуков, - научное обоснование заключения эксперта, мнение специалиста, рассуждения следователя о причинах и последствиях преступных деяний могут оказаться более продуктивными, чем обращение к конкретным образам”. На них может произвести нужное воздействие внезапное сообщение значимой информации, наличия которой у следователя они никак не ожидали. Особенно сильное впечатление на таких лиц производит детальное описание следователем механизма события, если оно опирается на достоверно установленные факты и создает у подследственного представление о всесторонней осведомленности следователя.

Среди приемов, основывающихся на использовании фактора внезапности, надо упомянуть и такой, который заключается в сообщении подследственному в тактически правильно выбранный момент о существовании лица или объекта, о которых, по его представлению, никто другой не мог знать или которые должны были находиться вне пределов досягаемости следователя. Таким приемом является, например, сообщение о задержании соучастника, о присутствии которого на месте события, по мнению подследственного, постороннее лицо не должно было даже подозревать, или о появлении очевидцев, которые могут опознать обвиняемого, или об оставшемся в живых потерпевшем.

Подобный пример приводит А. Б. Соловьев. Некий К. совершил покушение на убийство Е., нанеся ему несколько ножевых ранений, на территории ИТК, где оба они отбывали наказание. Затем К. доставил Е. в санчасть, заявив, что подобрал его раненым. При этом К. был уверен, что от полученных ранений Е. умрет. Свою причастность к преступлению он категорически отрицал, держась уверенно и вызывающе.

Между тем выдвинутые в ходе расследования версии о совершении данного деяния другими лицами не подтвердились, но и серьезных доказательств вины К. также не было. Действия подозреваемого исключали возможность использования в качестве доказательств имевшихся на нем следов крови. Пальцевых отпечатков на рукоятке ножа не было, но в любом случае К. мог сослаться на то, что дотрагивался до него при обнаружении потерпевшего.

В результате оказанной медицинской помощи и последующего лечения Е. остался жив, однако потерял дар речи и возможность писать. Такое его состояние, как предполагали врачи, могло продлиться несколько месяцев.

О том, что потерпевший жив, К. не сообщалось. У него сложилось впечатление, что Е. скончался и теперь уже нечего бояться разоблачения.

Следователь, чтобы побудить К. дать правдивые показания, решил попытаться сформировать у него мнение, будто Е. не только жив, но и дает уличающие К. показания. С этой целью во время очередного допроса К. на столе среди бумаг было положено несколько фотографий потерпевшего, на которых он был запечатлен вместе со следователем. К. сразу же увидел снимки, и все его внимание сконцентрировалось на них. Следователь же спокойно вел допрос. К. не выдержал и спросил, что это лежит среди бумаг. Следователь с безразличным видом что-то ответил и продолжал допрашивать подозреваемого.

Далее К. уже не мог сдержать себя и попросил показать снимки. После его неоднократных и настойчивых просьб следователь, наконец, разрешил посмотреть их. Было заметно, что допрашиваемый потрясен, но ничего не сказал следователю, который тоже ничего не говорил ни о фотографиях, ни о Е., а просто закончил допрос и отпустил К. На следующем допросе К. дал правдивые показания и признался в покушении на убийство Е.

Безусловно, варианты использования подобного тактического приема, основанного на факторе внезапности, различны. Особенно эффективным может быть неожиданное участие живого потерпевшего, задержанного соучастника, неизвестного подозреваемому очевидца в следст­венных действиях, проводимых в присутствии подозреваемого. Такими следственными действиями могут быть: очная ставка; предъявление для опознания; проверка и уточнение показаний на месте преступления; следственный эксперимент и т. д.

Выбор тактически верного момента для использования фактора внезапности, обеспечивающего неожиданность воздействия на лицо, противодействующее следствию, может быть результатом превосходства сле­дователя над преступником в способности мысленно воссоздавать реальную картину развития того или иного события. Именно такая ситуация возникает в процессе розыска скрывшегося обвиняемого или подозреваемого. Следователь как бы моделирует ход мыслей данного лица, представляя, как бы он сам, вероятнее всего, поступил в этом случае.

При использовании следователем фактора внезапности надо учитывать степень тактического риска, заключающегося в предвидении и допущении возможности негативных последствий осуществляемых действий. Тактический риск может выразиться, например, в том, что не­ожиданное для подозреваемого предъявление его для опознания свидетелю-очевидцу окажется безрезультатным либо соучастник на неожиданно проведенной очной ставке изменит свои правдивые показания на ложные и т. п.

Если при действиях в ситуации риска негативные последствия предотвратить или хотя бы свести до приемлемых пределов не удалось, сле­дует признать, что данный вариант использования фактора внезапности не достиг цели. Естественно, повторная попытка его реализации в аналогичной ситуации или с аналогичными средствами предприниматься не должна. Возможен лишь иной вариант действий с учетом всех допущенных ошибок и коренным образом отличающийся от предшествующего.

Это отнюдь не означает, что следователь, осознавая рискованность предстоящих действий, должен обязательно отказаться от них. Использование фактора внезапности всегда связано с риском, но возможный “выигрыш” следствия, как правило, его оправдывает.

 

< Попередня   Наступна >