Радник

Во второй половине XIX в. в связи с дальнейшей централи­зацией и бюрократизацией политической жизни наступил пе­риод критической переоценки опыта представительного прав­ления и либерально-демократических ценностей. Это нашло свое отражение в теории элит Вильфредо Парето (1848-1923) и в концепции политического класса Гаэтано Моски (1858-1941). В начале XX в. элитарный подход к изучению политики был дополнен изучением влияния так называемых заинтересо­ванных групп (Бентли) и новым взглядом на упорядочивающую роль бюрократии в деле осуществления власти в обществе и го­сударстве (Вебер). Особую разновидность социально-группово­го анализа политики составили концепции технократии и технодемократии (Белл, Дюверже и др.).

Первым наброском теории политического класса стала ра­бота 26-летнего итальянского правоведа Г. Моски «Теория правления и парламентское правление» (1884). Более разверну­тый вариант обоснования этой концепции был представлен за­тем в его работе «Основы политической науки» (2 тома, 1886, 1923). Теория элиты была впервые обстоятельно изложена В. Парето в его «Трактате общей социологии» (1916), в котором социологическая тематика сочеталась с исторической, полити­ко-идеологической и социально-философской. Парето был по образованию инженером, но впоследствии глубоко и основа­тельно заинтересовался политэкономией и социологией.

Оба итальянских мыслителя исходили из весьма близкой идеи о наличии в сфере управляющей деятельности каждого общества двух значительно обособленных групп - правящих и управляемых. Самое большое новшество, предложенное ими при обсуждении этого вопроса, состояло в утверждении, что в обществе всегда правит «ничтожное меньшинство» в виде «по­литического класса» (Моска) или «правящей элиты» (Парето).

Согласно разъяснениям Моски, «во всех человеческих об­ществах, достигших известного уровня развития и культуры, политическое руководство в самом широком смысле слова, включающее административное, военное, религиозное и мо­ральное руководство, осуществляется постоянно особым, т. е. организованным, меньшинством». Это меньшинство Моска, по всей видимости не без влияния Маркса, именовал также господствующим классом, руководящим классом, правящим клас­сом.

Парето в своем обосновании концепции правящей элиты исходил из предположения, что каждое общество можно разде­лить на две страты, или слоя, - высшую страту, в которой обычно находятся правящие, и низшую страту, где находятся управляемые. Он усложняет привычную дихотомию классов (господствующий и подчиненный) и выделяет в высшем слое (элите) две подгруппы - правящую и неправящую элиты, а в низшей страте такое разделение считает неоправданным. Таким образом, фундаментальное различие у Парето выглядит как различие между элитой и массой.

Элита в широком смысле весьма сходна по значению с ари­стократией (власть лучших) или, в более современной форму­лировке, с меритократией (власть достойных). Такое понима­ние исходит из того представления, что узкий слой лучших из лучших всегда обнаруживает себя в каждой обособленной об­щественной деятельности или в иерархии профессионального престижа. Если мы станем присваивать тому, кто превосход­нейшим образом делает свое дело, индекс 10, а самому неради­вому 1 и поставим ноль полному неумельцу, то подобное разде­ление получит свою логику и оправдание. Область индексируе­мой деятельности может быть связана не только с политикой или бизнесом, но также с просвещением, поэтическим ремес­лом и т. д. Ловкому жулику, который обманул многих и еще не попал под карающий меч правосудия, тоже следует поставить индекс 8, 9 или 10. Легче всего ставить индексы шахматистам, основываясь на количестве побед и поражений. Однако в делах управления к правящей элите должны быть отнесены те, кто прямо или косвенно заметно влияет на правительственную по­литику. Остальные образуют неправящую элиту. Понятное де­ло, что известный шахматист или писатель - властитель дум также входят в элиту.

Очень важное место в социолого-политической концепции Парето занимает толкование логического и нелогического по­ступка (поведения в широком смысле). По мнению Р. Арона, в уяснении этой проблемы сильно помогут наблюдения за пове­дением таких распространенных и типичных участников деловой современной жизни, как инженер и спекулянт. Инженер, если он не ошибается, ведет себя логично. Экономист и юрист, если не сильно завышают роль своих познаний, способны понять определенные формы поведения людей. И только социо­логия имеет дело с людьми, которые обычно не ведут себя ни как деловитые инженеры, ни как осторожные спекулянты. Че­ловек по природе своей существо хотя и рассудительное, но в своем практическом поведении нередко безрассудное. Наблю­дая за его поведением, социолог должен выявить и учесть осо­бую роль чувств и аффектов (страстей) в этом поведении. Эта роль так велика и так постоянна в своем воздействии на пове­дение, что умственные построения выглядят удивительно пере­менчивыми, тогда как чувства относительно постоянными. Вот за эту постоянность все чувства и аффекты Парето отнес к осо­бой категории компонентов в человеческом поведении и назвал их термином «резидуа» (буквально «остатки», т. е. то, что оста­ется, выпадает в осадок). В отличие от чувств и аффектов умст­венные построения, т. е. аргументы и системы оправдания, а также идеологии, с помощью которых люди обычно маскируют свои страсти и тем самым придают своим поступкам или вы­сказываниям вид обдуманных поступков, Парето именует «де­риватами» («производные»).

Все общества отличаются между собой во многом вследст­вие различий, коренящихся в природе своих элит. Это связано также с тем, что ценности мира сего распределяются неравно­мерно, а вместе с ними столь же неравномерно распределены престиж, власть или почести, связанные с политическим сопер­ничеством. В результате меньшинство управляет большинст­вом, прибегая к двум разновидностям приемов и средств — силе и хитрости. С учетом такого толкования политические элиты подразделяются на два семейства, названия которых вос­ходят к Н. Макиавелли. Предпочитающие насилие именуются элитой львов, другие, тяготеющие к изворотливости, — элитой лис. Самым важным событием в истории Парето считает жизнь и смерть правящего меньшинства. «История, — согласно его крылатой формуле, — кладбище аристократий» (Трактат общей социологии). Отсюда и другая его формула — «История об­ществ есть большей частью история преемственности аристо­кратий».

Правление элит из семейства львов — это правление ради­кальных меньшинств в условиях сильно бюрократизированной деятельности. Западноевропейские общества управляются, со­гласно Парето, плутократическими элитами («семейство лис»). «Проблема организации общества должна решаться не декларациями вокруг более или менее смутного идеала справедливо­сти, - утверждал Парето, - а только научными исследования­ми, задача которых найти способ соотнесения средств с целью, а для каждого человека - соотношения усилий и страданий с наслаждением, так чтобы минимум страданий и усилий обеспе­чивал как можно большему числу людей максимум благосос­тояния».

Вклад Моски и Парето в современную политическую тео­рию связан главным образом с определением структуры власти и сосредоточением внимания на групповом характере реализа­ции власти в любой ее форме. Следующим этапом разработки подобной методологии стала концепция «железного закона олигархии» Роберта Михельса (1876-1936), возникшая, как и элитарная теория, в полемике с марксизмом. По собственному обобщению Михельса, «формула необходимости смены одного господствующего слоя другим и производный от нее закон оли­гархии как необходимой формы существования коллективной жизни ни в коем случае не отбрасывает и не заменяет материа­листическое понимание истории, но лишь дополняет его. Не существует никакого противоречия между учением, согласно которому история - это процесс непрерывной классовой борь­бы, и тем учением, по которому классовая борьба приводит к созданию новой олигархии».

Сама олигархия объяснялась Михельсом порождением по­требностей психологии масс и психологии организации, а также отчасти особенностями самих организаций, которые подвержены особым «законам структур организаций». Эта концепция, воспроизводившая на материале организаций по­литических партий паретовский принцип правления мень­шинства, была изложена в работе «Социология партийных организаций в современной демократии» (1911). Одной из са­мых шокирующих констатации автора стало наблюдение о несовместимости начал современных бюрократических орга­низаций и демократии: «Кто говорит об организации, говорит о тенденции к олигархии... По мере развития организации де­мократия приходит в упадок». В условиях сложного взаимо­действия технических свойств политической организации с психическими свойствами организованных масс и их полити­ческих лидеров происходит постепенный переход от «спон­танного лидерства» к «олигархическому руководству» через стадии «профессионализированного» и «стабилизированного» лидерства. Основное применение эта концепция нашла при объяснении причин упадка демократии и «создания нового политического мышления» в духе теории фашизма, а также в современной социологии лидерства, партийных организаций и бюрократии.

К элитаристскому и олигархическому истолкованию совре­менных политических институтов и процессов примыкает еще одна концепция природы политики и политической власти, ко­торая чаще всего именуется групповым подходом к изучению политики, а также теорией «групп давления», «заинтересован­ных групп» и т. д., которые в известной мере расширяют и до­полняют институциональные рамки «классового подхода» и «элитарного подхода».

Родоначальником теории «заинтересованных групп» стал Артур Бентли (1870—1957), автор работы «Процесс осуществле­ния правительственной власти: изучение общественных давле­ний» (1908). Главным тезисом здесь стало утверждение о том, что деятельность людей всегда предопределена их интересами и направлена, по сути дела, на обеспечение этих интересов.

Эта деятельность осуществляется обычно посредством групп, в которые люди объединены на основе общности инте­ресов. Индивидуальные убеждения, отдельные идеи и идеоло­гия в целом, личностные характеристки индивидуального пове­дения имеют определяющее значение лишь в контексте дея­тельности группы и учитываются в той мере, в какой они помогают определению «образцов» (моделей) группового пове­дения. Поскольку группы не существуют без объединяющих их интересов, то интерес (деятельность) и группа являются для Бентли весьма близкими понятиями. Характерно, что интерес группы, который необходим в деле ее фиксации и идентифика­ции, выявляется наблюдателем и исследователем не столько на основе ее устной риторики, программных и иных заявлений о своих целях, сколько по итогам фактически наблюдаемой дея­тельности и поведения членов данной группы.

Деятельность заинтересованных групп в их отношениях друг с другом и в их воздействии на государственное управление Бентли воспринимает и изображает как динамический процесс, в ходе которого и осуществляется так называемое давление олицетворяемых данными группами интересов и сил на прави­тельственную власть с целью заставить ее подчиниться их воле и влиянию. В этом воздействии доминирует обычно сильная группа или совокупность групп. Они же подчиняют своему влиянию и заставляют повиноваться более слабые группы, а са­ма государственная власть и управление включают в себя адап­тацию и урегулирование конфликтов групп и групповых инте­ресов и достижение известного равновесия между соперничаю­щими группами.

Таким образом, все феномены государственного управления можно представить как феномены (и результаты) воздействия «групп, давящих друг на друга, формирующих друг друга и вы­деляющих новые группы и групповые представления (органы или агентства правительственной власти) для посредничества в обеспечении общественного согласия». Различия в политиче­ских режимах отныне можно представить и как различия в ти­пах групповой деятельности или в технике группового давления. Деспотизм и демократия - всего лишь различные способы представительства интересов. Новую конфигурацию получила характеристика реального функционирования системы «разде­ленных властей».

Бентли не отрицал достоинств Марксова анализа роли клас­сов в политике, но относил классы к группам со «множествен­ными интересами», склонным к стабильному существованию и не имеющим в силу этого большого значения при динамиче­ском восприятии и анализе политической властной деятельно­сти, восприятии политики в динамике. Концепция «группового подхода» к политике стала важной методологической ориента­цией в политической социологии и политической науке всего XX в., особенно в ее бихевиористской (поведенческой) школе политики (Лассвел, Трумэн, Алмонд и др.).

Переход власти от народных избранников к техническим специалистам порождает новый тип правительственной вла­сти - технократической. Эту мысль в 40-е гг. проводил помимо Дж. Бёрнхема также Й. Шумпетер, который стал толковать процесс народного участия в выборах и представительстве все­го лишь как институционализированный способ подбора лиде­ров-управленцев. Его конечная цель отныне уже перестала быть представительством воли народной, а всего лишь итогом конкуренции между элитами, предлагающими себя для «демо­кратического» выбора в ходе избирательной кампании.

Другим вариантом истолкования технократических новаций стал вывод о том, что новейшая технология, административная стратегия или научное открытие отныне ничего не меняют в господстве различных элит, будь то элита львов (харизматиче­ских лидеров) или элита лис (организаторов и бюрократов) ли­бо, подругой классификации, - элита экономическая, полити­ческая, профессионалов, интеллектуалов и др.

Макс Вебер (1864-1920) - один из крупных политических мыслителей и социологов XX столетия, высказавший ряд фун­даментальных положений относительно социологических ха­рактеристик права и природы современной политической вла­сти, в особенности ее легитимности и законности.

Отправляясь от азбучного положения о том, что власть госу­дарства так или иначе связана с физическим насилием, Вебер уточняет, что современное государство следует воспринимать таким человеческим сообществом, которое успешно притязает на монополию легитимного употребления физического наси­лия в пределах данной территории, причем все другие социаль­ные институты употребляют насилие только по дозволению го­сударства.

В отличие от К. Маркса, предполагавшего преодоление всех современных противоречий в неком общественном состоянии, где свободные индивиды объединятся в свободные ассоциации во имя счастья и свободы, Вебер не видел никакого выхода из современных противоречий социальной жизни. Он считал, что движущей силой современности следует считать не капитализм как таковой, а Растущую рационализацию социального мира, Причем капитализм следует воспринимать лишь одной из теат­ральных сцен рационализации, поскольку рационализация им­манентна любым вариантам управления и вполне сосуществует с идеей господства права. Процесс рационализации присущ любой фабрике, любой государственной бюрократической ма­шине и даже такой разновидности централизации материаль­ных ресурсов, которая присуща деятельности верховного сеньо­ра в иерархии феодального общества.

Всепроникающая рационализация, имеющая место при ка­питализме, усиливает власть технологии и уменьшает человече­скую духовность. Она фактически разъединяет человечество и отчуждает его от естественных ритмов, присущих ему в досовременном состоянии. Этот процесс оживляет те опасения, ко­торые Гегель и Маркс высказали в отношении социального от­чуждения как одного из последствий модернизации. Рациона­лизируемая современность уверенно объявляет войну традиции и обычаю в пользу разумности, прогресса и свободы. Ее закономерный плод - цивилизованный, разумный человек - обес­печен в этом качестве некими ключами к надежному знанию. Вследствие рационального познания природы и хода вещей че­ловек освобождается от доминирозания определенной идеоло­гии, от сомнительной традиции или обычая.

Вебер, однако, увидел и другой возможный крен в этой со­циальной трансформации. Рациональный человек практически осужден заниматься осуществлением только рациональных за­дач и подчинять себя результатам формальных логических вы­числений. В итоге осознание силы и влияния социально-функциональных структур настраивает человека не на борьбу против чего-то трудно осуществимого, а на подчинение тем требованиям, которые очерчены для него исчисленной разум­ностью.

Рационализация доминирует сегодня через посредство трех главных процедур: контроля над социальным целым при помо­щи всяческих подсчетов (собирания и фиксирования информа­ции в виде письменных документов и т. д.); систематизации смыслов и значения отдельных параметров в виде определен­ным образом упорядоченной системы; методологического оп­равдания некоторых повседневных правил (включая правила моральные, юридические и др.).

Одним из важных следствий такой рационализации стано­вится новая систематизация всех верований и всяческое исклю­чение логически несостоятельных или попросту мифических или мистических построений в пользу более абстрактных или универсальных построений. Так, возникает новая радикальная поляризация между публичной и частной сферами жизни, при­чем бюрократизация управления более всего гарантирует пре­вращение частных вопросов в публичные, например, когда речь идет о распределении публичных финансов и других ресурсов. Полная деперсонализация административной деятельности в бюрократических структурах в силу их приверженности к учету и организационной технике также усиливает тенденцию к фор­мальной рациональности.

Эта деятельность образует разительный контраст досовременной управленческой деятельности, для которой характерны вера в силу духов и богов и следование обычаю и традиции. В той деятельности тоже присутствовала рациональность, но это была другая рациональность, которую Вебер именует субстан­циональной. В отличие от сегодняшней, формальной рациональности она подразумевала наличие определенных идеологи­ческих позиций и ценностей, которые безоговорочно восприни­мались истинными и пригодными в объяснении окружающего мира. Новаторство современного рационализма состоит в том, что все современные истины должны пройти проверку скепти­ческой критики в духе Д. Юма и И. Канта. Так рациональность становится чем-то, что доминирует в нашей жизни, и, подчиня­ясь ей, мы должны постоянно подсчитывать, анализировать, сводить что-то к чему-то. Одно из «внутренних оправданий» для современного государства - вера в действительность (действен­ность) его правовых установлений и его функциональную ком­петентность, основанную на рационально создаваемых нормах.

Одной из проблемных тем государствоведения является ле­гитимное господство (у Вебера - Legitime Herrschaft), Подразуме­вающее такую ситуацию, при которой некоторая команда с данным специфическим содержанием вполне вероятно заста­вит повиноваться данную группу лиц. Это может произойти в силу привычки, в силу веры в легитимность команды и в силу соображений целесообразности. Таким образом, легитимное господство подразумевает двойственное измерение: авторитет (легитимность) и власть (принуждение). Вебер усложнил эту дихотомию, выделив три разновидности (три идеальные модели власти).

Первая из них - традиционная власть-авторитет. Она осно­вана на вере в святость многовековых традиций и легитимность статуса тех, кто осуществляет власть. Это наиболее распростра­ненная во многих западных и восточных обществах власть в оп­ределенные исторические периоды. Другая разновидность - ха­ризматическая власть, основанная на преданности исключи­тельной святости, героизму или редкому характеру личности и нормативным образцам или приказам, которые от ее имени со­общаются. Это наиболее непредсказуемая и нестабильная разно­видность власти. Третью разновидность образует рационально-законная власть, которая покоится на рациональных основах, в частности на вере в «законность» моделирования нормативных правил и на праве возвышающихся на основе таких правил лиц отдавать команды. Эта форма является преобладающей в совре­менных западных обществах.

Особые заслуги Вебера отмечаются также в области социоло­гического истолкования права. Социологическое понимание права предполагает сосредоточение внимания на модели поведения участников правового общения и на оценке субъектив­ных восприятий акторов (участников), вовлекаемых в это обще­ние. Здесь существенно одновременно внешнее и внутреннее восприятие происходящего. Вебер отчасти следует гегелевскому пониманию того, что социальные отношения данной эпохи обеспечивают и внутренний критерий для моральных импера­тивов, и аргументацию для того или иного «контекста» прини­маемых моральных решений и что оба эти аспекта в наиболь­шей мере проявляются в контексте детерминированной соци­ально-исторической ситуации.

Другая важная сторона социологического истолкования пра­ва связана с учетом некой односторонности и недостаточности одного лишь профессионального юридического истолкования правовых конструкций. Здесь преобладает чисто профессио­нальная логика, родственная все тому же юридическому «кон­струированию».

О традиции естественноправового истолкования правовых отношений Вебер высказывался таким образом, что критерий «естественности» играет важную роль в определении легитим­ности с точки зрения естественного права и в этом смысле сближается с критерием «разумности». Но исчезновение старо­го понятийного варианта истолкования естественного права разрушило всякую возможность обеспечения права метафизи­ческим достоинством (добродетельностью) имманентных ему качеств.

Общее резюме Вебера относительно современного права вы­держано в духе юридического позитивизма: право — это некая техника господства, включающая в себя элементы рационали­зации и формализации. В то же время современное право не лишено парадоксальности: в силу своей высокой законодатель­ной «технизированности» оно открыто многим переменам. Од­нако эти перемены могут стать весьма опасными в связи с их возможной сверхупрощенностью (например, в законодательной оценке криминогенности, криминализации и декриминализа­ции определенных деяний).

Основные правоведческие и политико-социологические ра­боты Вебера — это «Социология права» (неоконченная руко­пись), «Политика как призвание и профессия» (1918), «Парла­мент и правительство в реконструированной Германии» (1921) и др.

В основе технократических концепций властвования (от греч. «техне» - «мастерство» и «кратос» - «власть» ремесла, умения, мастерства) лежит очень давняя идея особой роли лю­дей знания в делах властвования и управления.

Формирование современных концепций Технократического Руководства Восходит к Ф. Бэкону, Ж. А. Н. Кондорсе и А. Сен-Симону, которых вместе с некоторыми просветителями Века ра­зума можно отнести к раннетехнократическим утопическим мыслителям, пропагандистам особой роли научного знания. Приемы технократического руководства обществом весьма вы­разительно запечатлены в «Новой Атлантиде» Ф. Бэкона, где с большой симпатией повествуется о высокоавторитетном сосло­вии ученых, которые совмещают свои научные занятия с участи­ем в управлении островным государством.

Следующий подъем технократических умонастроений и ожи­даний был связан с творчеством А. Сен-Симона. В «Письмах женевского обитателя к современникам» Сен-Симон заявил, что современная наука полезна именно тем, что она дает возмож­ность предсказывать, и потому ученые стоят выше всех других людей и профессий. Вместе с промышленниками они составля­ют настоящий цвет общества, и если их лишиться, то нация в од­но мгновение превратится в тело без души. Более всего полезны представители технических знаний - химики, физики, матема­тики. Полезны и юристы, но их влияние составляет, по его оценке, всего 1/8 политического влияния в обществе.

Особые ожидания А. Сен-Симона были связаны с социаль­ной функцией позитивных знаний и позитивных наук в отли­чие от метафизических, «гадательных» наук. «Когда политика возвысится до ранга опытных наук, что сейчас уже не может быть очень замедлено, тогда станет точным и определенным характер способностей, требующихся для занятий ею; занятие политикой тогда будет исключительно поручено специальному классу ученых, который заставит умолкнуть болтунов».

В 20-30-х гг. прошлого столетия в США в обстановке глу­бокой экономической депрессии приобрело известность движе­ние технической интеллигенции, впервые назвавшее себя тех­нократами. Наука, инженерное мышление и наличная техноло­гия, говорили технократы, располагают всем необходимым для осуществления вековой «американской мечты» об изобилии и процветании. Однако человеческий труд и машинная техника используются в рамках устарелого экономического устройства, что, собственно, и привело к депрессии. Лидер движения Г. Скотт, Незадолго до этого малоизвестный инженер-энерге­тик, выступил с предложением создать крупную профессио­нальную организацию, которая объединила бы усилия ученых, педагогов, архитекторов, экспертов по санитарии, лесоводов, бухгалтеров и, наконец, инженеров с задачей рационализиро­вать существующее промышленное производство.

Движение технократов просуществовало недолго. «Новый курс» Рузвельта с его программой централизованного дирижи­рования экономикой и внушительным набором антикризисных мероприятий быстро выдул ветер из парусов технократии.

Новый вариант технократических идей был выдвинут аме­риканским социологом Джеймсом Бёрнхемом В 1941 г. в книге «Революция менеджеров». Он заявил в ней, что технократия в лице управляющих (менеджеров, организаторов) стала социаль­ной и политической реальностью в ряде крупнейших современ­ных государств, таких как США, Германия и СССР. Таким об­разом, считал он, намечена тенденция к замене капитализма и социализма «обществом управляющих», в котором государст­венные функции станут функциями специально изобретенного менеджерами политического механизма.

Менеджеры (управляющие) - это главные контролеры средств производства, и в этой своей роли они одновременно выступают и как новые собственники этих средств производст­ва. Критики восприняли слабо аргументированное возвеличение роли менеджеров в обществе как подстановку желаемого вместо существующего (Друкер), а радикалы в лице Р. Миллса увидели в концепции Бёрнхема оживление платоновской утопии правле­ния меньшинства, распространенной на все человечество. Одна­ко эта концепция обрела второе дыхание в 50-60-х гг. в некото­рых вариантах теории наступления постиндустриального обще­ства, а также в элитарных истолкованиях природы политики, современной демократии и государственного управления. В этой обстановке широкое хождение получила метафора Р. Па-унда «социальная инженерия».

Вместительной областью для всевозможных технократиче­ских проектов стала современная политическая и социальная прогностика. Так, американский социолог Б. Беквит Предска­зывает, что на последних стадиях политической эволюции (включая постсоциализм) демократия будет заменена правле­нием экспертов, точнее организациями экспертов. И это будет более эффективное правление, нежели правление при помощи избирателей и избранников народа, поскольку эксперты более талантливы, лучше образованы и более опытны в специальных вопросах (Правление экспертов, 1972). Д. Белл, автор книги «Наступление постиндустриального общества» (1973), считает, что это становящееся общество, как общество «с высокой науч­ной организацией», будет придавать огромное значение техно­кратическим элементам. Джон Кеннет Гэлбрейт, Автор моногра­фии «Новое индустриальное состояние» (1965), объявил, что научно-академический комплекс (правительственные, универ­ситетские и частные исследовательские учреждения) находится на службе общества, а не частных потребителей. Кроме того, власть в экономике, некогда основанная на владении землей и затем перешедшая к капиталу, в настоящее время имеет своим источником и держателем «тот сплав знаний и опыта, который представляет собой Техноструктура» Предприятий и учрежде­ний, имеющая дело с современной интеллектуальной техникой (компьютеризированная техника, системный анализ, модели­рование, операциональные исследования и т. д.).

С оригинальной интерпретацией генезиса технократических начал в современных политических системах Запада выступил французский политолог и историк Морис Дюверже. Технокра­тии в чистом виде, по его мнению, нигде не существует, однако после расцвета либеральной демократии (1870-1914) и затем ее кризиса (1918-1939) на Западе возникает новая форма полити­ческой организации общества и государства, которая включила в себя технократические элементы и которая сочетает их с уце­левшими остатками либеральной демократии (не утраченные полностью политические свободы, либеральная плюралистиче­ская идеология, гуманистические культурные традиции) и с но­вой олигархией в лице капиталистов, техноструктуры корпора­ций и правительственных учреждений.

При этом капиталисты-собственники входят в состав эконо­мически могущественной верхушки техноструктуры, которую Дюверже в отличие от Гэлбрейта и в порядке дополнения к нему именует особой лолитико-улравляющей структурой. Она состо­ит из отдельных замкнутых групп «мудрецов», которые участ­вуют в подготовке государственных решений, вырабатываемых, как и в крупных фирмах, коллективно. Цементирующим ядром политико-управляющей техноструктуры, вокруг которого в за­висимости от рода принимаемых решений собирается конгломерат всех иных групп, являются министерства и высший слой чи­новничества. Эта область активности именуется управленческой техноструктурой.

Другой центр активности - сфера деятельности политиков, не всегда компетентных в тех вопросах, решение которых они подкрепляют своей подписью (здесь действует политическая техноструктура). Сотрудничество в этой области настолько сплачивает воедино министров, лидеров партий, высших чи­новников, экспертов и специалистов, руководителей профсою­зов и представителей «групп давления», что происходит цирку­ляция из одной группы в другую - аналогичная той, которую можно наблюдать в экономической техноструктуре.

Новый сложившийся тип организации государственного управления явился, по мнению Дюверже, симбиозом капитали­стической плутократии и техноструктуры. Эту двойственность Дюверже передает с помощью термина «технодемократия». Технодемократическую организацию он уподобил двуликому божеству древних римлян Янусу и назвал этим же именем свой труд о генезисе и эволюции этого типа организации (Янус. Два лица Запада, 1972). Фундаментальное противоречие, присущее современному капитализму, коренится не в антагонистическом противостоянии общественного характера производства и част­ного способа присвоения, а в противоречии между количест­венным ростом капитализма и его качественной деградацией.

Преодоление этого социального несовершенства француз­ский социолог связывает с перспективой либерального социа­лизма, который возникает на определенной стадии общест­венной эволюции медленным, почти незаметным путем при максимальном использовании тех возможностей, которые технодемократические учреждения открывают в деле служения «общему интересу». Возвышение политической технострукту­ры на практике обесценивает старания тех групп, которые за­интересованы в достижении эффективного управления с по­мощью рациональной бюрократии в ее веберовском понима­нии.