Радник

---

Якобинская политико-правовая идеология - органическая часть, неотъемлемый компонент общественного сознания той бурной революционной эпохи, которую Франция пережила на исходе XVIII в. Его напряжение, типические черты, язык зако­номерно преломились в этой идеологии, оставив на ней свой глубокий отпечаток, в немалой степени сформировав ее облик. Общественное революционное сознание Франции рассматри­ваемой поры отличали два кардинальных момента: страх и на­дежда. Страх за революцию, которая может быть уничтожена ее врагами. Страх толкает к насилию. Насилие порой является за­щитной реакцией, инспирируемой идеей возмездия и оправды­вающей себя целым рядом аргументов. Оно поочередно на­правляется на различные объекты и порождает свои мифы, стержнем которых является Идея заговора. Спасение от заговоров Видят в терроре По отношению к недоброжелателям и против­никам революции, в число которых может попасть почти каж­дый.

Присутствие надежды в общественном революционном соз­нании питает вера в радикальность и быстроту совершаемых социальных преобразований, а также восприятие последних как неизбежных, окончательных и необратимых перемен. В «пространстве» вот таким образом наэлектризованного обще­ственного сознания зреют, возникают и функционируют поли­тико-юридические идеи Ж. П. Марата и М. Робеспьера.

Применительно к Жан Полю Марату (1743-1793) это суж­дение требует некоторой корректировки, поскольку первое, наиболее обстоятельное и систематическое изложение своих политических взглядов он дал еще в 1774 г. в памфлете «Цепи рабства». Примерно тот же круг вопросов (но с явным акцен­том на юридическую проблематику) рассматривает Марат во второй своей крупной работе предреволюционного периода - в «Плане уголовного законодательства» (1780).

Центральная тема названных произведений - деспотизм: его истоки, методы и средства установления деспотической власти, ее последствия, пути и формы борьбы с ней и т. п. Ма­рат полагает, что в конечном счете деспотизм

вырастает из стремления-страсти индивида первенствовать, из свойственной человеческой натуре жажды властвовать. «Любовь к всевластию естественно присуща людскому сердцу, которое при любых условиях стремится первенствовать. Вот основное начало тех зло­употреблений властью, которые совершают ее хранители, вот источник рабства среди людей».

Бытие деспотического типа правления предзадано, по Мара­ту, генезисом государственности: она появляется на свет в ре­зультате насилия. «Своим происхождением государства обяза­ны насилию, почти всегда их основатель - какой-либо удачли­вый разбойник». Мысль о разбойничьем действии как об акции, открывшей собой историю политических учреждений, не вполне вписывается в ту концепцию генезиса государства, которая широко бытовала в социальной философии Просвеще­ния, - в концепцию договорного происхождения государства. Чувствуя, вероятно, этот диссонанс, Марат в «Плане уголовно­го законодательства» присоединяется к мнению, разделявшему­ся просветителями. Марат полагает, что при выяснении приро­ды уз, связующих общество, «с абсолютной неизбежностью приходится допустить наличие соглашения между его членами. Равные права, обоюдные выгоды, взаимопомощь - вот каково должно быть основание этого соглашения». Принятие идеи об­щественного договора не сопровождается, однако, у Марата попытками сколько-нибудь непротиворечиво увязать ее с соб­ственной, ранее высказанной им мыслью о том, что государст­во возникло вследствие насилия.

Чтобы прийти к «хорошо устроенному государству», необхо­димо будет разделить публичную власть между большим чис­лом должностных лиц. Поставленные все как один в зависи­мость от народа, они должны быть независимыми друг от дру­га, должны взаимно уравновешивать, умерять и сдерживать друг друга. В «хорошо устроенном государстве» высшая власть, по убеждению Марата, принадлежит всему народу в целом. Он один (сам или через своих представителей) - суверен и верхов­ный законодатель. Сам народ и следит за исправным выполне­нием своих же законов. Там, где народ - суверен, достижимо и народное благополучие. Для него (благополучия народа) требу­ются три вещи: «подданным - священные права, государст­ву - непреложные законы, правительству - неодолимые пре­делы власти». Перечень того, что необходимо для народного благополучия, не случайно открывается правами подданных, правами людей. Согласно Марату, именно их осуществление составляет (вернее, должно составлять) цель политического со­общества.

Марат различает естественные и гражданские права индиви­дов. Первые изначальны, вторые производны от них. Посред­ником между ними выступает общество. В работе «Конститу­ция, или Проект Декларации прав человека и гражданина» (ав­густ 1789 г.) Марат писал, что «взаимные права» людей восходят к естественному праву человека. Они устанавливаются обществом и благодаря общественному договору приобретают священный, непререкаемый характер. Права человека «вытека­ют единственно из его потребностей». Усмотрение источника права в потребностях индивида, т. е. в состоянии испытывае­мой им нужды в предметах, обеспечивающих ему существова­ние и развитие, — реалистический элемент маратовского правопонимания.

Марат слабо верит в возможность покончить с деспотиче­скими режимами путем реформирования сложившихся госу­дарственно-правовых порядков. Его конечная надежда — Вос­стание масс, стихийный народный мятеж, расправа над господа­ми, Власть предержащими, врагами отечества и проч. Однако неорганизованные мятежные выступления масс вырождаются в бунт, «всегда безуспешный и легко подавляемый». Чтобы в «минуты всеобщего брожения» предотвратить наступление та­кого исхода, нужен, по Марату, смельчак, который станет во главе недовольных и поведет их на угнетателей, необходим «выдающийся ум, подчиняющий себе умы, мудрец, способный руководить действиями необузданной и непостоянной толпы». Уже здесь, в этих словах (они из «Цепей рабства») содержится в зародыше та Идея Выдвижения народного трибуна или установ­ления Диктатуры (на древнеримский манер), которую Марат особенно настойчиво развивает и пропагандирует в годы рево­люции. В эти годы во Франции под «диктатурой» многие разу­мели личную власть, не связанную никакими законами и абсо­лютно исключающую всякую демократию.

Согласно Марату, назначение диктатуры — «уничтожить из­менников и заговорщиков». Кто же они? Фактически все нахо­дящиеся вне партии, которая состоит «только из неимущих классов, из плебса, без знаний, средств, вождей». Свое предна­значение диктатура выполняет методами революционного тер­рора. Не исключено, правда, что в борьбе с врагами революции придется сначала разоблачать и осуждать их происки, исполь­зовать против них легальные средства. Однако решающее слово в этой борьбе должно принадлежать гильотине и петле. Оправдывая свои призывы к «кровавым расправам», Марат пояснял: «Никто не питает большего омерзения к пролитию крови, чем я, но чтобы помешать пролитию потоков, я настаиваю на про­литии нескольких ее капель». Он убежден, что воцаряющийся на мгновение (разумеется, историческое мгновение) «деспо­тизм свободы» силой покончит с деспотизмом королей, а «не­сколько своевременно отрубленных голов надолго сдержит вра­гов общества и на целые столетия избавит великую нацию от бедствий нищеты и ужасов войны».

Во взглядах Марата парадоксальным образом совмещаются концепция народного суверенитета, защита принципа разде­ления властей, мысль о создании системы сдержек и проти­вовесов в механизмах управления государством, апология прав человека и критика произвола с идеями единовластного диктатора и беспощадного террора, с игнорированием право­вых гарантий безопасности индивида в условиях революции и т. п.

Появление откровенно авторитарной компоненты в полити­ческой теории Марата после июля 1789 г. отражает, конечно, в первую очередь поиск надежных экстраординарных мер, спо­собных спасти начавшуюся революцию. Однако дело, навер­ное, было не только в этом. Сработали также некоторые нега­тивные эмоциональные факторы, дали себя знать определен­ные мировоззренческие установки. Влиял исторический пессимизм Марата: его мнение об изначальной испорченности («властолюбии») людей, неверие в позитивно-творческие по­тенции общества, убеждение в том, что пришествие деспотиче­ских форм общежития практически неизбежно. Преодолеть действие этих отрицательных явлений и тенденций, наполняю­щих историю, может, по Марату, в итоге лишь насилие. Осо­бенно в обстановке революции Марат, подобно многим своим современникам, очень уповал на репрессии, устрашение, нака­зания. Он надеялся, что посредством насилия, карательных мер революционеры сумеют обезвредить врагов народа, устранить все пороки общества, радикально переустроить страну и до­биться торжества справедливости.

Симбиоз либерально-демократических и авторитарных идей, аналогичный маратовскому, присущ целому ряду политических доктрин эпохи Великой французской революции. Едва ли не доминирующая среди них (особенно - в апогее революции) - система государственно-правовых воззрений М. Робеспьера.

В литературном наследии Максимилиана Робеспьера (1758-1794) Нет таких отдельных крупных произведений, как, напри­мер, сочинения Марата «Цепи рабства» и «План уголовного за­конодательства». Но его деятельность в качестве политического лидера и идеолога якобинского движения протекала необычай­но интенсивно. Одних только речей за период с 1789 по 1794 г. он произнес свыше 600. Собственно теоретико-аналитическое рассмотрение проблем политики, права, государства, законода­тельства представлено у Робеспьера сравнительно скромно. В этом плане выделяются прежде всего его знаменитые речи «О Конституции» (10 мая 1793 г.), «О принципах революцион­ного правления» (25 декабря 1793 г.), «О принципах политиче­ской морали» (5 февраля 1794 г.) и др.

Социальный проект Робеспьера не оригинален. Он таков: общество мелких производителей, где каждый владеет землей, маленькой мастерской, лавкой, способными прокормить его семью, и где человек прямо обменивается произведенными им продуктами с другими равными ему людьми. Стало быть, завет­ная Цель Робеспьера - образцовый мелкобуржуазный строй. У него нет намерения выйти за пределы мира частной собст­венности.

Содержание соответствующего пробуржуазного государст­венно-правового идеала Робеспьера почти не менялось на протяжении всей его революционной деятельности. Робеспьеровская концепция идеальной республики не есть порождение непосредственного опыта, она - плод интеллектуальной док­трины, проистекающей в основном из сочинений Руссо и Монтескье. Особенно велико влияние на эту концепцию по­литического учения Руссо. Робеспьер раскрыл, развил и обо­гатил ряд узловых положений своего идейного предтечи: о ес­тественных правах человека, форме правления, представитель­ной системе, границах частной собственности и др.

Смысловым ядром совокупности политико-юридических воззрений Робеспьера являются положения о государственной власти, об аппарате государства, о принципах его построения и функционирования. Согласно Робеспьеру, три начала должны лежать в фундаменте политического союза. Первое из них - ох­рана и обеспечение естественных прав гражданина, развитие всех его способностей. Второе - право каждого гражданина на участие в законодательстве и управлении, обусловленное естест­венным равенством и прирожденной свободой людей. Третье - верховенство власти народа в государстве. Народ в любой ситуа­ции правомочен сам решать свою судьбу. «Если один из членов общества подвергается угнетению, то налицо угнетение всего общества. Если общество подвергается угнетению, то налицо уг­нетение каждого члена общества. Право на сопротивление угне­тению есть следствие из других прав человека». Тезисы о суве­ренности народа и о том, что не может быть свободным общест­во, не освободившееся от угнетения и произвола буквально каждого своего члена, стали ценным приобретением прогрес­сивной политической мысли.

Поначалу Робеспьер полагал, что возможность народа, всех граждан пользоваться свободой и уважением не обусловлена напрямую той или иной комбинацией правительственных учре­ждений и законов. Но по мере развертывания и углубления ре­волюции он сильнее ощущает неодинаковость социально-поли­тического содержания различных форм правления. Теперь уже однозначно негативно, как порочный, характеризуется им мо­нархический принцип организации государственной власти и отстаивается необходимость последовательно республиканского устройства страны. Фактически до конца 1793 г. Робеспьер рез­ко возражает и против диктаторских средств и методов осуще­ствления публичной власти. Убеждение его таково: «выносить смертный приговор всякому, кто предложит диктатуру, триум­вират или любую другую форму власти, наносящую вред режи­му свободы, установленному Французской республикой».

В тот период Робеспьер видит гарантию режима свободы не столько в ужесточении репрессий против его недругов, сколько в надежном функционировании самих республиканских госу­дарственно-правовых механизмов обеспечения общественной и индивидуальной свободы. В речи «О Конституции» он призы­вает Конвент осуществить разделение власти, четко отделить законодательные учреждения от административного аппарата, предусмотреть сокращение сроков полномочий всех должност­ных лиц (особенно тех, кто обладает широкими прерогатива­ми), поставить этих лиц в действительную зависимость от суве­рена, т. е. народа (а не от отдельных персон).

Решительная критика Робеспьером феодально-монархиче­ских установлений, боевой демократизм развитых им республи­канских взглядов делают вождя якобинцев заметной фигурой в истории учений о политике и власти, праве и государстве Но­вого времени. Но самостоятельность и своеобразие Робеспьера как политического мыслителя базируется в значительной сте­пени на разработанной им Концепции конституционного и рево­Люционного правительства.

С выдвижением этой концепции существенно преображает­ся весь комплекс робеспьеровских политико-юридических идей. Более очевидным становится в них тяготение к автори­тарным формам властвования. Явственно ощущается теперь ук­лон в сторону правового нигилизма и т. д.

Разграничение двух типов правительства дано в речи «О принципах революционного правления». Робеспьер выска­зывает в ней ту точку зрения, что «конституционный корабль» строится с расчетом на плавание исключительно в «спокойном море», в атмосфере, где ему не надо идти «навстречу противно­му ветру». Цель конституционного правительства - сохранять уже утвердившуюся республику, заниматься главным образом гражданской свободой, сберегать индивидов от злоупотребле­ний, допускаемых публичной властью, и т. п. «Конституция - это режим победоносной и мирной свободы».

Совсем другим представляется Робеспьеру правительство ре­волюционное. Оно предназначено для того, чтобы действовать в бурных обстоятельствах: когда на море не штиль, а шторм, когда в стране бушует революция. Собственно говоря, такое правительство есть непосредственный продукт и вместе с тем прямое орудие совершаемой революции. Тут очень важно за­фиксировать и постоянно иметь в виду понимание Робеспье­ром самой сути революции. По Робеспьеру, она означает в пер­вую очередь состояние войны в обществе. «Революция - это война свободы против ее врагов».

Отождествление революции с войной Сильно повлияло на ха­рактер робеспьеровского видения лагеря «врагов свободы», а также на трактовку Робеспьером задач и методов борьбы с те­ми, кого сочтут находящимися в этом лагере. Кто же они? По­нятно, что всякого рода заговорщики, нападающие на свободу и пытающиеся ее уничтожить, лица, противящиеся мероприя­тиям революции. Но не только они одни. Контрреволюционе­рами объявляются все носители «безнравственного», «неблаго­разумного», «растленного». «Врагам свободы», контрреволю­ционерам революционное правительство должно нести только смерть.

Обстановка войны диктует, по Робеспьеру, правительству необходимость действовать чрезвычайно активно и - главное - «быть более свободным в своих движениях», чем бывают институты власти в обычное время. Здесь нетрудно распознать оправдание сверхконцентрации властных полномочий в цен­тре, жесткой государственной регламентации общественных процессов и совет отложить в сторону провозглашенные в Кон­ституции республиканские принципы политической жизни, прав человека, народный суверенитет, которые стесняют пра­вительство, не позволяют ему «быть более свободным в своих, движениях». Призыв же предоставить правительству возмож­ность на период революции (т. е. войны) руководствоваться «менее единообразными и менее строгими правилами» воспри­нимается как санкция на несвязанность центральной власти за­конами суверена (либо на превращение официальных предпи­саний, норм в простые инструменты политики правящей груп­пировки).

Конечно, Робеспьер сознает, чем чревата власть революци­онного правительства. Посему следуют его успокоительно-об­надеживающие слова о том, что данное правительство избегнет произвола, станет заботиться лишь о благе народа, справедли­вости и т. п. Залогом служения революционной власти интере­сам общества, правам человека, свободе будут... «честность», «чистота», добродетели тех, кто держит в своих руках бразды государственного управления. Такая иллюзия относительно мо­ральной порчи властвующих как первопричины перерождения и гибели республиканского строя, утраты нацией свободы ти­пична для идеологов просветительского толка. Она не случайна у людей, искренне веривших во всемогущество духовно-воле­вых начал, разума и нравственности и не способных открыть и осмыслить исторические, экономические, классовые, социо­культурные истоки политических противоречий и конфликтов, напряжений и недугов.

Чтобы «честность», добродетели революционного прави­тельства победили в войне, надо, согласно Робеспьеру (заняв­шему с лета 1793 г. руководящее положение в Комитете обще­ственного спасения), дополнить и подкрепить их террором. Именно благодаря террору эти добродетели станут, так думает Робеспьер, по-настоящему всесильными, позволят в конце концов умиротворить и спасти страну, ввести республиканско-конституционные порядки. В робеспьеровских рассуждениях о принципах политической морали (!) содержится следующая ле­гитимация террористического режима: «То, что деспот управляет своими забитыми подданными террором, он прав как дес­пот. Подавите врагов свободы террором - и Вы будете правы как основатели республики. Революционное правление - это деспотизм свободы против тирании».

Робеспьер, кажется, не замечает, что «деспотичная свобо­да» есть такой же нонсенс, как «свободолюбивая деспотия». Вероятно, он идеологически и психологически «закрыт» для восприятия мысли о неминуемости завершения всякой терро­ристической политики (проводится ли она от имени деспота или от какого-то другого имени) смертью свободы и прав че­ловека, уничтожением безвинных людей. Апология террора, В особенности его якобинская практика, опрокидывает пропове­довавшийся Робеспьером конституционно-республиканский идеал.

Мотивы, побудившие Робеспьера защищать тезис об обяза­тельности обращения к мерам насилия, применения террора в борьбе со старым порядком ради установления республиканско-демократического строя, «подсказаны» ему определенными мировоззренческими и идеологическими представлениями. Среди них - стойкая убежденность в том, что война потребна не только для уничтожения контрреволюционеров (открытых и тайных), но и для искоренения слабостей человеческой натуры, пороков, предрассудков, ибо также они прокладывают путь ко­ролевской власти. Робеспьер уподобляет террор справедливости, Которую считает эманацией добродетели. Почитая террор за добродетельное средство, он, кроме того, усматривает в нем «следствие общего принципа демократии».

Робеспьер, правда, уточняет, что террор надобно пускать в ход «при наиболее неотложных нуждах отечества». Но кто и по каким конкретно критериям будет определять, когда и на какой срок возникают эти «наиболее неотложные нужды»? Ясного от­вета на такие вопросы нет. В сознании Робеспьера и его сто­ронников, спасателей Отечества, подспудно присутствует мысль о возможности мерами насилия заставить нацию по­строить свободное, справедливое общество, а равно мысль о пригодности некоторых упомянутых мер и в условиях жизни будущего республиканско-конституционного государства.

Господство силы над правом, правовой нигилизм разрушают свободу, делают ее беззащитной перед лицом тирании, заводят народную революцию в тупик. Трагедия Робеспьера, трагедия якобинской диктатуры - закономерный итог стечения многих обстоятельств. Не самое последнее среди них — как раз прояв­ленное якобинцами в теории и на практике «величайшее пре­небрежение» правовыми началами социальной жизни.

< Попередня   Наступна >