Радник

---

Неоконсерватизм в силу необычайной вариабельности само­го консерватизма более труден для распознавания, чем старый консерватизм эпохи Просвещения и французской революции. Периодически ярлык «консервативный» применяется к религи­озным фундаменталистам, а также к популистам правого толка, в том числе к фашистам или защитникам неких вековых цен­ностей. История консерватизма побуждает к более тонкому различению его вариаций в зависимости от его позиций в идейной конфронтации конкретного периода. С этим обстоя­тельством считаются и сами представители консервативной мысли.

По их мнению, традиционное разделение общественных сил и движений на прогрессивные и реакционные, левые и правые, ведущие свое происхождение еще со времен французской рево­люции, сегодня утрачивают свою значимость. В результате не­которые понятия, такие как «прогрессивный», «консерватив­ный» и даже «социалистический», стали растяжимыми и аморфными. Склонный к консерватизму немецкий философ-неогегельянец Гюнтер Рормозер заявляет, что «во все времена он оставался чуть ли не единственным человеком в ФРГ, кото­рый говорил, что если где-либо в мире и осуществлен социа­лизм без утопий и без эсхатологии, а реально, то именно в этой стране». Сходную позицию занимает философ либерально-кон­сервативного направления Герман Люббе, Который считает, что «при том уровне развития, которого достигло индустриальное общество, консерватизм, либерализм и социализм существенно утрачивают потенциал своего профилирования в качестве от­дельных политических партий», т. е. ни одна современная пар­тия не может выступать в исключительной роли борца за либе­рализм, за социализм или за консерватизм. С аналогичных по­зиций воспринимается и смысл понятия «прогрессивный».

Социализм в его нацистском (национал-социалистическом) и большевистском (интернационалистическом) воплощениях пытался, как известно, опереться на старую, как человечество, концепцию справедливости. Однако современный социализм в любом его варианте

так и не находит ни подходящих средств, ни верного метода для осуществления искомой справедливости. В какой-то мере идея справедливости присутствует и в консер­вативной традиции, однако с ее воплощением в отчетливой традиции и в устойчивых долговечных институтах дело обстоит не так надежно. И уж явно поспешной, с точки зрения консер­ваторов, выглядит объявление о том, что вместе с социализмом можно распрощаться не только с его справедливостью, но и от­праздновать окончательную победу, одержанную якобы либера­лизмом, который отличает сегодня сочетание индивидуализма, гедонизма и либертаризма. Это обобщение на деле выглядит лишь очередной иллюзией осуществления долговременной фундаментальной ориентации. Духовная ситуация в современ­ном обществе такова, что консерватизм с его возвеличением ценностей семьи, коллективной морали, иерархизированной государственной власти, традиции и авторитета действительно пребывает в состоянии упадка. Но в сходной ситуации оказа­лись и либеральные ценности индивидуальной свободы, кото­рые подвержены разрушительному влиянию и всяческому при­нижению обстановкой беспредельного потребительского гедо­низма и обезличенного эгалитаризма пополам с конформизмом в условиях современного непомерно технизированного массо­вого общества. В такой ситуации реальный прогресс может быть результатом действия двух сил: реформаторских усилий в духе и в традиции либертаризма и в одновременной разумной их коррекции с позиций консерватизма.

Для новейшего консерватизма, как и для предшествовавших ему консервативных концепций, характерно спорадическое во­зобновление некоторых позиций, тем, аргументов. Например, скептического отношения к эффективности писаных конститу­ций в их сопоставлении с неформальными и унаследованными нормами и нравами общества, образующими «реальную» кон­ституцию, либо акцента на важной роли семьи в социализации индивида с одновременным признанием важности разделения труда и забот между мужчиной и женщиной с учетом их поло­возрастной принадлежности. Традиционным остается оправда­ние неравенства и признание позитивной роли элитарного меньшинства в делах не только политических, но также куль­турных и экономических. Фундаментальным считается также обеспечение безопасности в пользовании собственностью, что образует первейшую функцию политического порядка. Отсюда важность государства как верховного гаранта собственности, порядка, национальной обороны (К. Шмитт) и, следовательно, потребности в упрочении политической власти как таковой. Представители умеренно консервативной позиции в этих во­просах пытаются найти оправдание бесконфликтному и плодо­творному сосуществованию либерального государства и рыноч­ной экономики с полезными с точки зрения социализации ин­ститутами семьи и религии (Хайек). В области международных отношений консерваторы считают неизбежным применение насилия.

В области непосредственно правовой жизни и культуры консерватизм делает акцент на особую стабилизирующую роль обычаев и лишь частично — на роль законов, а также на госу­дарственное сплочение в условиях монархии — в противопо­ложность демократии или республике. В XX столетии господ­ствующими были прогрессистские либо реакционные идеоло­гии — либерализм и социализм противостояли анархизму, фашизму, национал-социализму и т. д. Консерватизм пребывал в тени этих больших диагностических концепций переходной эпохи от традиционности к современности и постсовременно­сти.

• Карл Шмитт (1888—1985), немецкий правовед и политолог, занимает промежуточную позицию между традиционным и ра­дикальным консерватором, в особенности когда он отстаивает желательность увеличения государственного вмешательства в политическую жизнь и видит в том надежную гарантию защи­ты собственности и порядка. Он современник Веймарской рес­публики, ставший проницательным аналитиком и истолковате­лем ее политических и правовых институтов, особенно в пери­од послевоенного десятилетия, экономической депрессии и возвышения нацизма. Обратившись к анализу парламентариз­ма вообще и германского в особенности, он констатировал, что аргументация в пользу представительного парламентского правления, выдвинутая либералами XIX в., основывалась на рациональной вере в то, что открытые дискуссии в среде на­родных избранников будут склонять парламент к выбору в пользу публичного блага. Однако Современная политическая деятельность базируется на деятельности дисциплинированных, организованных партий, которые стремятся заручиться голосами избирателей при помощи пропагандистского обращения к их чув­ствам и экономическим эгоистическим интересам. В Результате парламентарии оказываются связанными партийной дисципли­ной и уже не в состоянии принимать решения на основе ра­ционального обсуждения проблематики общего блага. Решения отныне принимаются не в парламенте, а в комитетах и «за за­крытыми дверями» и принимаются одними лидерами партий­ных фракций.

В цикле работ 1928-1931 гг., завершившихся трактатом «Защитник конституции», Шмитт развил эту аргументацию и провел мысль о том, что конституция Веймарской республики основывается на социальных и политических взглядах и пред­почтениях предшествующего века и потому совершенно не­применима к современной обстановке. Своеобразие пережи­ваемого исторического периода обусловлено особой природой германских политических партий и своеобразием взаимоотно­шений между политикой и экономикой в республике. Боль­шинство партий представляют собой всего лишь политические ассоциации, которые обслуживают весьма специфические цели и задачи. Так, католики, социал-демократы, коммунисты и позднее национал-социалисты помимо партийной организации имеют также свои газеты, свои профсоюзы, культурные ассо­циации, молодежные объединения и даже полувоенные орга­низации. Для тех, кто принадлежит к перечисленным субкуль­турам, голосование выглядит менее всего неким выбором, но лишь подтверждением своей культурной (субкультурной) принадлежности. Вдобавок к этому существуют самые тесные узы между такими специфическими политическими партиями и соответствующими заинтересованными группами - союзами работников наемного труда, аграрными объединениями, ассо­циациями лавочников и промышленным лобби. Однако самой опасной тенденцией, согласно Шмитту, следует считать угрозу перемещения экономических конфликтов в сферу государства, и это особенно заметно в попытках увеличивать заработную плату чисто политическими средствами. Это сопровождается увеличением неоправданных ожиданий, адресованных полити­ческим институтам как таковым.

Главным выводом «Защитника конституции» стал следую­щий: поскольку Веймарская государственная система стала подчиняться плюральным (множественным) социальным инте­ресам общества (экономическим, религиозным, политиче­ским), это лишает государство его единства и суверенности. И как следствие, такое государство становится «тотальным го­сударством», усиленно побуждаемым политически организо­ванными социальными интересами к интервенции во все но­вые социальные области. В итоге становится неизбежной ог­ромная роль государства в экономике. И хотя существующая законодательная власть по изложенным выше причинам не в состоянии отвечать потребностям новой исторической обста­новки, Шмитт все же склонялся к тому, что необходимо соз­дать более сильный и независимый парламент. Его институци­онным центром должен стать президент, правящий через по­средство бюрократии и при поддержке армии.

Сильная авторитетная власть - это необходимое условие де-Политизации и человеческого существования в условиях «тоталь­Ного государства», которое есть следствие демократии. Дело в том, что исходный рационализм легальности уже открыто пре­вращен в свою противоположность. Если большинство может произвольно - только потому что оно образует большинство - распоряжаться параметрами легальности и нелегальности, то оно может объявить о нелегальности прежде всего своих внут­риполитических конкурентов. Кто имеет, скажем, 51%, тот мо­жет остальные 49% законным образом сделать нелегальными. «Он может законным образом закрыть за собой дверь легально­сти, через которую он прошел, и обходиться с партийно-поли­тическим противником, - который, возможно, будет бить сапогом в закрытую дверь, - как с обыкновенным преступни­ком» (Легальность и легитимность, 1932).

Шмитт пережил множество политических и институцио­нальных перемен в жизни страны и своей собственной. Во вре­мя нацистского режима он вступил с ним в сотрудничество, продолжая преподавательскую и консультационную работу, но затем был обвинен в «неискренности» и приспособленчестве и отлучен. В академических кругах особенно ценились и продол­жают цениться его глубокие познания в европейской политиче­ской и правовой мысли, а некоторые обобщения и выводы из его аналитических исследований используются не только кон­серваторами, но также либералами и социалистами.

Фридрих фон Хайек (1899-1992) - относится к числу фило­софов неолиберального консервативного течения, вынужден­ного в новых исторических условиях полемизировать не только с крайностями индивидуалистического или демократического либерализма, но также с теорией и практикой современного социализма. Он родился в Австрии, но все свои основные по­литико-философские и иные работы опубликовал на англий­ском языке, из которых самой фундаментальной стала «Кон­ституция свободы» (1960). В 1974 г. был удостоен Нобелевской премии в области экономики.

Самым характерным в его правовых и политических ориен-тациях стал антиэтатизм как отрицание планово-централизо­ванного государственного вмешательства в экономику и поли­тику. Во всем остальном он почти всецело разделял идеи и цен­ности индивидуальной свободы, господства права, свободного рынка и правового государства.

Существенно также его стремление выявить взаимосвязи экономики и права, сходство их регулятивных средств и т. д. Один из самых распространенных упреков в адрес конкурен­ции, замечает он в этой связи, состоит в том, что она «слепа». В этой связи он напоминает, что у древних слепота была атри­бутом богини правосудия. «И хотя у конкуренции и правосу­дия, быть может, и не найдется других общих черт, но одно не вызывает сомнений: они действуют, не взирая на лица. Это значит, что невозможно предсказать, кто обретет удачу, а кого постигнет разочарование, что награды и взыскания не распре­деляются в соответствии с чьими-то представлениями о досто­инствах и недостатках конкретных людей, так как нельзя зара­нее сказать, принимая закон, выиграет или проиграет конкретный человек в результате его применения. И это тем более верно, что в условиях конкуренции удача и случай оказываются порой не менее важными в судьбе конкретного человека, чем его личные качества, такие как мастерство или дар предвиде­ния» (Дорога к рабству, 1944).

Главным и определяющим в его конструкциях права и госу­дарства стало истолкование особенностей роли и типа порядка, возникающего в результате свободного обмена товарами и ус­лугами в обществе с рыночной экономикой. Сам Хайек считал себя продолжателем традиции Д. Юма в этих вопросах, однако в истолковании правовых и политических правил, получающих вид Правил справедливости (The Rules Of Justice), Он в большей ме­ре, чем его давний предшественник, озабочен необходимостью выработки приемов и Средств жесткой подконтрольности Про­цесса осуществления политической власти.

Его правила политической справедливости в этом смысле подразумевают использование очень жестких лимитов, накла­дываемых на осуществляемую легитимную политическую регу­ляцию. Расходясь с авторами «командной теории права» (Гоббс, Бентам, Остин, Кельзен и др.), Хайек отмечал, что их манера размышлений на тему права накладывает нездоровый отпечаток на теорию и практику современной демократиче­ской политики. Их главная неудача в том, что они считают возможным создание порядка путем команд со стороны вер­ховных политических властителей, причем неважно, кто они - монархические суверены или демократически выбран­ные суверенные законодательные собрания. Хотя некоторые разновидности порядка действительно невозможно обеспечить без опоры на командную систему законотворчества, однако невозможно при этом считать ее ни эффективной, ни в целом выгодной или морально приемлемой. Все попытки создать по­рядок путем команд суверена ведут к созданию угнетательских режимов, наподобие Гоббсова Левиафана-государства или же коммунистических государств в России и странах Восточной Европы.

Однако на этой констатации Хайек не останавливается и привлекает внимание к тем опасностям, которые прячутся за более привлекательным фасадом западных государственных ор­ганизаций всеобщего благосостояния, где тоже осуществляется угнетение подданных - в большей или меньшей степени. Здесь оно, как и в других случаях социального конструктивизма, влечет за собой сдерживание технологического и материального развития, однако здесь же действуют процессы спонтанного экспериментаторства, которые являются ключевыми для чело­веческого прогресса. С учетом этого обстоятельства Хайек ут­верждал, что так называемое социальное государство точнее на­зывать «благодетельной деспотией». Позитивный потенциал де­мократии (мирный характер разрешения конфликтов, гарантии личной свободы, более верное понимание задач общественной жизни, политическое воспитание большинства и др.) в данном случае не является достаточным и может быть сведен к мини­муму правящим большинством.

Разработанная Хайеком концепция «господства правил справедливости» нацелена на исправление произошедших на его глазах искажений идеи «господства права» под влиянием командной теории права. Если в прошлом эта концепция за­конного правления использовалась в нарушение интересов чле­нов общества в условиях монархической или аристократиче­ской формы правления, то в современном мире этим интересам угрожает использование этой же концепции в условиях демо­кратических форм правительственной власти. Происходит это вследствие того, что такие формы власти обеспечивают воз­можности для более предприимчивых и одновременно ограни­ченных в своей ответственности секторов общества осуществ­лять власть такими способами, которые игнорируют интересы других членов данного сообщества. Против этого и направлено положение Хайека о том, что законы должны считаться леги­тимными лишь в том случае, когда они принимают форму «правил справедливости».

< Попередня   Наступна >