Радник

Падение Наполеона и его режима, возвращение на трон ди­настии Бурбонов не остановило той классовой борьбы, которая развернулась во Франции с 1789 г. за утверждение в стране но­вых, капиталистических отношений. Дворянская аристократия продолжала отстаивать феодальные начала, хотя была вынужде­на пойти на установление конституционной монархии, на при­знание основных экономических и политико-юридических за­воеваний революции. Промышленная и торговая буржуазия упорно боролась против реставрации старых порядков, сослов­ных привилегий, настойчиво защищала свободу индивида и ра­венство всех перед законом. Антифеодальную идеологию фран­цузской буржуазии в первой половине XIX в. выражали многие талантливые политические мыслители. Среди них своей значи­тельностью явно выделяются Б. Констан и А. Токвиль.

Большую часть работ по вопросам политики, власти, госу­дарства Бенжамен Констан (1767-1830), которого исследовате­ли считают даже духовным отцом либерализма на Европейском континенте, написал в период между 1810-1820 гг. Затем он их собрал и свел в «Курс конституционной политики» (1818-1820), излагавший в удобной систематической форме либераль­ное учение о государстве. Правда, увидел свет этот «Курс» уже после смерти самого автора.

Стержень Политико - теоретических Конструкций Констана -Проблема индивидуальной свободы. Для европейца Нового време­ни (чью сторону держит Констан) эта свобода есть нечто иное, нежели свобода, которой обладали люди в античном мире. У древних греков и римлян она заключалась в возможности кол­лективного осуществления гражданами верховной власти, в воз­можности каждого гражданина непосредственно участвовать в делах государства. Вместе с тем свобода, которая бытовала в эпоху античности, совмещалась с почти полным подчинением индивида публичной власти и оставляла весьма небольшое про­странство для проявлений индивидуальной независимости.

Свобода же современного европейца (и только она приемле­ма для Констана) - личная независимость, самостоятельность, безопасность, право влиять на управление государством. Пря­мое постоянное участие каждого индивида в отправлении функций государства не входит в ряд строго обязательных эле­ментов данного типа свободы.

Материальная и духовная автономия человека, его надеж­ная защищенность законом (в особенности правовая защищен­ность частной собственности) стоят у Констана на первом мес­те и тогда, когда он рассматривает проблему индвидуальной свободы в практически-политическом плане. С его точки зре­ния, этим ценностям должны быть подчинены цели и устрой­ство государства. Естественным ему кажется такой порядок ор­ганизации политической жизни, при котором институты госу­дарства образуют пирамиду, вырастающую на фундаменте индивидуальной свободы, неотчуждаемых прав личности, а са­ма государственность в качестве политического целого венчает собой систему сложившихся в стране различных коллективов (союзов) людей.

Констан уверен: люди, будучи свободными, в состоянии са­мостоятельно и разумно реализовать себя в жизни. Они спо­собны за счет своих индивидуальных усилий и без воздействия какой-либо надличностной силы обеспечить себе достойное су­ществование. Руководствуясь этими представлениями, Констан серьезно корректирует руссоистский тезис о необходимости всемогущества народного суверенитета. Его границы должны кончаться там, где начинается «независимость частного лица и собственная жизнь» (индивида. - Л. М.). Наличие подобных рамок превращает сдерживание власти и контроль над ней в краеугольные принципы политико-институционального уст­ройства общества.

Однако Констан отнюдь не принадлежит к тем либералам, которые хотят, чтобы государство вообще было слабым, чтобы его оказывалось как можно меньше. Он настаивает на ином: на жестком определении конкретной меры социальной полезно­сти институтов власти, на точном установлении пределов их компетенции. Эти же самые процедуры, по сути дела, очерчи­вают как нужный обществу объем государственной власти, так и необходимое количество (и качество) требуемых государству прав. Недопустимо ослаблять силу того государства, которое действует сообразно указанным прерогативам: «Не нужно, что­бы правительство выходило из своей сферы, но власть его в своей области должна быть неограниченной». Политическим идеалом Констана никогда не было государство пассивное и маломощное.

Современное государство должно быть по форме, как пола­гал Констан, конституционной монархией. Предпочтение конституционно-монархическому устройству отдается не случайно. В лице конституционного монарха политическое сообщество обретает, согласно Констану, «нейтральную власть». Она - вне трех «классических» властей (законодательной, исполнитель­ной, судебной), независима от них и потому способна (и обяза­на) обеспечивать их единство, кооперацию, нормальную дея­тельность. «Король вполне заинтересован в том, чтобы ни одна власть не ниспровергала другой, а напротив, чтобы они взаим­но поддерживали друг друга и действовали в согласии и гармо­нии». Идея королевской власти как власти нейтральной, регуля­Тивной и арбитражной - попытка вписать соответствующим об­разом модернизированный институт монархии в устройство правовой государственности.

Наряду с институтами государственной власти, контроли­руемыми обществом, и общественным мнением, опирающимся на свободу печати, гарантом индивидуальной свободы должно также выступать право. Это неколебимая позиция Констана. Право противостоит произволу во всех его ипостасях. Право­вые формы суть «ангелы-хранители человеческого общества», «единственно возможная основа отношений между людьми». Фундаментальное значение права как одного из способов бы­тия социальности превращает соблюдение права в центральную задачу деятельности политических институтов.

Обеспечить индивидуальную свободу всеми правомерными средствами для ее полнокровного осуществления и прочной за­щиты стремился и знаменитый соотечественник Констана, его младший современник Алексис де Токвиль (1805-1859). Поли­тическая концепция Токвиля сложилась в изрядной степени под влиянием идей Констана, взглядов еще одного видного французского либерала - Пьера Руайе-Коллара. Немалую роль в ее формировании сыграл выдающийся историк Франсуа Ги-зо, лекции которого Токвиль слушал в молодые годы. Две яр­кие работы Токвиля - «О демократии в Америке» (1835) и «Старый режим и революция» (1850) - создали ему авторитет­ное имя в науке о политике и государстве.

Предмет его наибольшего интереса составили теоретические и практические аспекты демократии, в которой он усматривал самое знаменательное явление эпохи. Демократия Трактуется им широко. Она для него олицетворяет Такой общественный строй, который противоположен феодальному и не знает границ (сословных или предписываемых обычаями) Между высшими и Низшими классами общества. Но это также политическая фор­ма, воплощающая данный общественный строй. Сердцевина демократии — принцип равенства, Неумолимо торжествующий в истории. «Постепенное установление равенства есть предна­чертанная свыше неизбежность. Этот процесс отмечен следую­щими основными признаками: он носит всемирный, долговре­менный характер и с каждым днем все менее и менее зависит от воли людей... Благоразумно ли считать, что столь далеко за­шедший социальный процесс может быть приостановлен уси­лиями одного поколения? Неужели кто-то полагает, что, унич­тожив феодальную систему и победив королей, демократия от­ступит перед буржуазией и богачами? Остановится ли она теперь, когда она стала столь могучей, а ее противники столь слабы?»

Если перспективы демократии и равенства (понимаемого как равенство общественного положения разных индивидов, одинаковость их стартовых возможностей в сферах экономиче­ской, социальной, политической жизнедеятельности) у Токви-ля никаких особых забот не вызывали, то судьбы индивидуаль­ной свободы в условиях демократии очень волновали его. Он считал, что торжество равенства как такового не есть стопро­центная гарантия воцарения свободы. Другими словами, всеоб­щее равенство, взятое само по себе, автоматически не приводит к установлению такого политического строя, который твердо оберегает автономию индивида, исключает произвол и небре­жение правом со стороны властей.

Свобода и равенство, по Токвилю, явления разнопорядковые.

Отношения между ними неоднозначные. И отношение людей к ним тоже различное. Во все времена, утверждает Токвиль, лю­ди предпочитают равенство свободе. Оно дается людям легче, воспринимается подавляющим большинством с приязнью, пе­реживается с удовольствием. «Равенство ежедневно наделяет человека массой мелких радостей. Привлекательность равенст­ва ощущается постоянно и действует на всякого; его чарам под­даются самые благородные сердца, и души самые низменные с восторгом предаются его наслаждениям. Таким образом, страсть, возбуждаемая равенством, одновременно является и сильной, и всеобщей». Радости, доставляемые равенством, не требуют ни жертв, ни специальных усилий. Чтобы удовольство­ваться ими, надо просто жить.

Иное дело — свобода (в частности, свобода политическая). Существование в условиях свободы требует от человека напря­жения, больших усилий, связанных с необходимостью быть са­мостоятельным, делать всякий раз собственный выбор, отве­чать за свои действия и их последствия. Пользование свободой, если угодно, определенный крест; ее преимущества, достоинст­ва не дают себя знать, как правило, мгновенно. Высокое удов­летворение, которое приносит она, испытывает не столь ши­рокий круг людей, какой охватывает сторонников равенства. Поэтому демократические народы с большим пылом и посто­янством любят равенство, нежели свободу. Помимо всего про­чего это оттого, что «нет ничего труднее, чем учиться жить сво­бодным».

Для Токвиля очевидна величайшая социальная ценность свободы. В конечном счете лишь благодаря ей индивид получа­ет возможность реализовать себя в жизни, она позволяет обще­ству устойчиво процветать и прогрессировать. «С течением вре­мени свобода умеющим сохранить ее всегда дает довольство, благосостояние, а часто и богатство». Однако Токвиль преду­преждает читателя: нельзя предаваться вульгарно-утилитарист­ским иллюзиям и ожидать от свободы каких-то чудес, уподоб­лять ее некоему рогу изобилия, способному в одночасье обес­печить всех и каждого массой материальных и прочих благ. «Кто ищет в свободе чего-либо другого, а не ее самой, тот соз­дан для рабства».

То, что демократические народы испытывают в принципе естественное стремление к свободе, ищут ее, болезненно пере­живают утрату последней, было ясно Токвилю. Как было не менее ясно ему и то, что страсть к равенству в них еще сильнее, острее: «они жаждут равенств в свободе, и, если она им не дос­тупна, они хотят равенства хотя бы в рабстве. Они вынесут бед­ность, порабощение, разгул варварства, но не потерпят аристо­кратии». Аристократия тут — синоним неравенства. С такой неистребимой тягой «демократических народов» к равенству любой политик обязан беспрекословно считаться как с объек­тивным фактом независимо от того, нравится она ему или нет.

Сам Токвиль убежден в следующем: Современная демократия возможна лишь при тесном союзе равенства и свободы. Любовь к равенству, доведенная до крайности, подавляет свободу, вызы­вает к жизни деспотию. Деспотическое правление, в свою оче­редь, обессмысливает равенство. Но и вне равенства как фундаментального принципа демократического общежития свобода недолговечна и шансов сохраниться у нее нет. Проблема, по Токвилю, состоит в том, чтобы, с одной стороны, избавляться от всего, мешающего установлению разумного баланса равенст­ва и свободы, приемлемого для современной демократии. С другой — развивать политико-юридические институты, кото­рые обеспечивают создание и поддержание такого баланса.

В размышлениях над этой нелегкой проблемой Токвиль опи­рается прежде всего на исторический опыт своей страны (Фран­ции) и Соединенных Штатов Америки. Выясняется, что одна из самых серьезных помех свободе и, соответственно, демократии в целом — чрезмерная централизация государственной власти. На родине Токвиля такая централизация произошла. Она про­изошла еще задолго до революционных потрясений, и ее ре­зультатом стало то, что французы оказались под жесткой всеох­ватывающей опекой государственной администрации. Токвиль резко критикует идеологов, которые оправдывали такую уду­шающую свободу индивидов опеку. Эти идеологи полагали, будто государственный аппарат вправе поступать так, как ему заблагорассудится. Нормальным они считали такое положение, при котором государство «не только подчиняет людей преобра­зованиям, но совершенно переделывает их».

Если сверхцентрализация власти, отвергаемая Токвилем, сводит на нет свободу, то целый ряд политико-юридических ус­тановлений демократического профиля, напротив, «работает» в пользу свободы индивида и общества, укрепляет ее. К числу подобного рода установлений Токвиль относит: разделение властей, местное (общинное) самоуправление, в котором он ус­матривает истоки народного суверенитета. Кстати, Токвиль от­нюдь не думает, что этот суверенитет беспределен, верховенст­во народа тоже имеет свои границы. Там, где их преступают, возникает тирания, тирания большинства, ничуть не лучшая тирании властителя-самодержца.

В ряд упомянутых выше демократических институтов Ток-виль помещает также свободу печати, религиозную свободу, суд присяжных, независимость судей и т. п. Интересная деталь: Токвиля весьма мало занимает вопрос, каким надлежит быть конкретно политическому устройству демократического обще­ства — монархическим или республиканским. Важно, по его мнению, лишь то, чтобы в этом обществе утвердилась предста­вительная форма правления.

Токвиль тонко исследует и тщательно описывает особенно­сти политической культуры граждан формировавшегося запад­ного демократического общества. Его беспокойство вызывали такие проявления этой культуры, которые приглушали дух сво­боды, ослабляли демократически-правовой режим. Он, в част­ности, порицает Индивидуализм, усиливавшийся по мере вырав­нивания условий существования людей. Самоизоляция индиви­дов, их замыкание в узких рамках личной жизни, отключение от участия в общественных делах — чрезвычайно опасная тен­денция. Это зловещее социальное заболевание эпохи демокра­тии. Индивидуализм объективно на руку тем, кто предпочитает деспотические порядки и тяготится свободой. Противоядие па­губной разобщенности граждан Токвиль видит в предоставле­нии им как можно больших реальных возможностей «жить сво­ей собственной политической жизнью с тем, чтобы граждане получили неограниченное количество стимулов действовать со­обща». Гражданственность способна преодолеть индивидуа­лизм, сохранить и упрочить свободу.

Ни равенство, ни свобода, взятые порознь, не являются са­модостаточными условиями подлинно человеческого бытия. Только будучи вместе, в единстве, они обретают такое качество. Токвиль — выдающийся теоретик демократии и одновременно последовательный либерал — глубоко постиг ту истину, что ли­берализм должен пойти навстречу демократии. Этим в эпоху выхода масс на общественно-политическую сцену, в эпоху культа равенства спасется высшая либеральная ценность — свобода.