Радник

В конце XVIII — начале XIX в. с осуждением Французской революции выступил ряд политических мыслителей.

Наиболее известным из них был Жозеф де Местр (1753—1821). Он жил в Савойе, Швейцарии, на Сардинии, долго был посланни­ком сардинского короля в Петербурге.

Всю силу своего недюжинного таланта Жозеф де Местр обру­шил на Просвещение и революцию.

Когда-то Франция была центром европейского христианства, рассуждал де Местр. Но затем в литературе и во всех сословиях Франции распространились идеи, направленные против религии и собственности. Человек, который может все видоизменить, но не может ничего создать или изменить к лучшему без помощи Божь­ей, возомнил себя источником верховной власти и захотел все де­лать сам. За это Бог наказал людей, сказав: "Делайте!" И револю­ция, Божья кара, разрушила весь политический порядок, изврати­ла нравственные законы. Франция попала в руки злодеев, которые водворили в ней самый страшный гнет, какой только знает история.

Особенное внимание де Местр уделял критике свойственного Просвещению убеждения во всесилии разумного законодательства. Человек, писал де Местр, не может сочинить конституцию так же, как не может сочинить язык. Он не может создать даже насекомое или былинку, но вообразил, что он — источник верховной власти, и стал творить конституции. Однако в конституционных актах Фран­ции периода революции — все вверх дном. Они умозрительны и учреждены для человека вообще. Но человека вообще нет — есть французы, итальянцы, русские, персы и другие народы. Задача конституции — найти законы, подходящие для конкретного народа с учетом населения, нравов, религии, географического положения, политических отношений, добрых и дурных качеств народа.

Де Местр высмеивал заявление Томаса Пейна, что он признает только те конституции, которые можно носить в кармане. Пись­менные конституции, рассуждал де Местр, лишь утверждают те права, которые уже существуют. В английской конституции боль­шинство положений нигде не записано — она заключается в обще­ственном духе и потому действует. И напротив, все новое, установлен­ное общим совещанием людей, обречено на погибель. Так, северо­американские законодатели решили по начертанному ими плану построить для столицы новый город, заранее дав ему название. "Можно биться об заклад тысячу против одного, что этот город не будет построен, или что он не будет называться Вашингтон, или что Конгресс не будет в нем заседать". Столь же бессмысленна была затея создать Французскую республику, затея, заведомо обречен­ная на провал, ибо большая республика никогда не существовала. Само сочетание слов "большая республика" столь же лишено смыс­ла, как "квадратура круга".

Наконец, суть основного закона в том, что никто не имеет права его отменить; поэтому он и не может быть установлен кем бы то ни было, ибо тот, кто вправе установить, тот вправе и отменить.

Подлинные конституции, писал де Местр, складываются исто­рически, из незаметных зачатков, из элементов, содержащихся в обычаях и характере народа; законы лишь собирали и развивали то, что лежит в естественном устройстве народной жизни. Всегда при создании конституций действовали не воля человека, а обстоя­тельства; во всякой случае, никакая конституция не была предме­том предварительного обсуждения, причем исторические конституции создавались практиками (цари, аристократы), но никогда не создавались теоретиками.

При всей реакционности своих взглядов де Местр — талант­ливый публицист и эрудированный полемист. Прекрасно зная ис­торию революций, он использовал нестабильность и неустойчивость французских конституционных законов революционного периода как аргумент против действенности писаного законодательства во­обще. Бывший почитатель Руссо, де Местр стремился доказать бесперспективность революционной практики с точки зрения неко­торых идей Просвещения (таковы его возражения против "большой республики"). Его прогнозы (и о республике, и о столице США) оказались несбывшимися. Но в дискуссии с идеологией Просвеще­ния де Местр нащупал ее слабое, уязвимое звено: рационалисти­ческое убеждение во всесилии разумного закона. Законы творит не разум, а история — этот его вывод подтверждался почти всей политической практикой, известной тому веку. У де Местра этот вывод был подчинен задаче обоснования его политических идеалов.

Доктрину де Местра современники называли средневековой, а его самого — "пророком прошлого". Политическая программа де Местра основана на представлении о греховной природе человека, способного делать только зло. Греховность человека неизбежно по­рождает бесконечные преступления и требует наказаний. Челове­ком можно управлять, лишь опираясь на страх, даже на ужас, который внушает палач.

Де Местр призывал вернуться к средневековым порядкам и идеалам. Только монархическая форма государства соответствует воле Бога. Поскольку религия является основанием всех человече­ских учреждений (политический быт, просвещение, воспитание, на­ука), католическая церковь должна восстановить былую роль вер-шительницы судеб народов.

Де Местр утверждал, что в Средние века папская власть была благодетельна — римские папы сдерживали государей, защищали простых людей, укрощали светские распри, были наставниками и опекунами народов. В своем главном произведении — "О папе" (1819 г.) де Местр называл папу "великим демиургом всемирной цивилизации". Он писал, что мировой порядок станет прочнее, если авторитет римских пап будет поставлен выше власти монархов. Во всех спорах, пояснял де Местр, нужна последняя, решающая ин­станция; догмат папской непогрешимости обусловливает роль рим­ских пап как именно такой вершины порядка человеческого обще­жития.

Аналогичные идеи содержались в произведениях французского политического деятеля виконта Де Боналъда (1754—1840). Как и де Местр, де Бональд заявлял, что революция произошла от ослабле­ния веры в Бога.

Бональд писал, что законы человеческих обществ вытекают из природы человека вообще, в силу чего политические общества мо­гут иметь только одно естественное устройство. Цель любого обще­ства — охрана лица и имущества. Но эта цель не может быть достигнута, если обществом управляет частная воля. Бональд кри­тикует современных ему философов за индивидуалистические на­чала их теорий. Он стремится построить философию не индивиду­ального, а общего, философию не "меня", а "нас".

Естественным устройством общества, основанного на природе вещей, по утверждению Бональда, является монархия. Монарх на­правляет общую силу в соответствии с общей волей. Коль скоро общественная воля едина, власть не может быть разделена. В зако­нодательной власти в устроенном государстве надобности вообще нет. Поскольку законы — необходимые отношения, вытекающие из природы вещей, законодателем должна быть сама природа вещей, а не лицо и не собрание. Монарху принадлежит общая охранитель­ная власть.

Идеал Бональда — средневековая сословно-представительная монархия с сильной ролью церкви.

Все остальные государства он относил к неустроенным обще­ствам, которых много, ибо истина одна, а ошибок множество, общая воля единообразна — частные воли бесконечно разнообразны пото­му, что частная воля всегда извращена.

Бональд — клерикал, причем клерикал воинствующий: рели­гию он считал необходимой основой всех учреждений, воспитания и образования. Государство и религию он рассматривал как "две узды, необходимые для сдерживания страстей человеческих". Даже Дек­ларацию прав человека и гражданина он предлагал заменить Дек­ларацией прав Бога, поскольку "Бог — автор всех совершенных законов". И все же в его теоретических построениях обнаруживает­ся та своеобразная форма борьбы с противостоящим мировоззрени­ем, которая заключается в воспроизведении оспариваемых идей в своей системе взглядов, в придании им чуть ли не противоположно­го звучания. Таковы его рассуждения о законах, необходимо выте­кающих из природы вещей (Монтескье), об общей воле и частных волях (Руссо?), о прямом правлении законов природы и недопусти­мости малейшего отклонения от них (Морелли??).

Средневековые идеалы стремился обосновать бернский патри­ций Карл Людвиг Галлер (1768—1854). Он был профессором права в Бернском университете, но покинул Швейцарию. Приняв католи­чество, Галлер жил во Франции, в Австрии, посвятив свою жизнь борьбе с революционными идеями. Его шеститомная "Реставрация политической науки" (1816—1834 гг.) в свое время наделала много шума.

Галлер отвергал идею общественного договора, ставящего че­ловеческий произвол на место вечного, установленного Богом по­рядка. Теория общественного договора, писал Галлер, противоре­чит историческим фактам. Люди всегда жили в обществе, они свя­заны рядом отношений без всяких договоров, поскольку их силы и потребности не равны и они нуждаются друг в друге.

Предположение об общественном договоре порождает ряд не­разрешимых вопросов. Если общество создано договором, то участво­вали ли в его заключении женщины и дети (и где порог совершен­нолетия)? Если нет, то почему они члены общества? Если участво­вали, то какой смысл был вступать в общественный союз независи­мым хозяевам, беря на себя обязательство подчиняться большин­ству? Непонятно также, кому этим договором была вручена власть. Сильнейшему? Но именно против него нужны были гарантии. Са­мому мудрому? Но как определить, кто мудр, а кто нет?

Общество — не искусственное образование, а естественное состо­яние человечества; равным образом государства возникают не из теоретических построений, а историческим путем. Государство, ут­верждал Галлер, — такой же союз, как семья, дом, товарищество.

Из семейств возникли вотчинные княжества, которым Галлер уделял особенное внимание. Основанием власти в вотчинном кня­жестве является поземельная собственность. Князь — независи­мый землевладелец, имеющий права верховенства, войны и мира, назначения и смены служителей, издания законов, взимания пода­тей с согласия подданных. Этот перечень во многом совпадает с определенными еще Боденом атрибутами суверенной власти; но ряд прав вотчинного князя Галлер толкует по-своему.

Князь должен законодательствовать лишь в пределах своих прав и силы, не нарушая прав подданных (их свободы и собствен­ность — прирожденные, Богом дарованные права). Поэтому князь издает постановления, связывающие самого князя и его потомков, а также инструкции для подчиненных ему служителей. Что касается законов о правах подданных, то чем этих законов меньше, тем лучше. Бумажные конституции вообще бесполезны, рассуждал Гал-лер. Законы большей частью не нужны, так как их положения само собой понятны из естественного закона, "гражданские законы" пред­ставляют собой лишь запись (для сведения судей) договоров и обы­чаев, сложившихся в обществе.

Особенность взглядов Галлера на государственных служащих в том, что они рассматриваются как слуги князя. Лишь при таком подходе, пояснял Галлер, князь при учреждении должностей (ко­торые содержатся за его счет) ограничивается самой крайней необ­ходимостью, а не назначает особого чиновника для каждого дела, как в современных государствах, что порождает бюрократизм и невыносимую правительственную опеку.

Идеалом Галлера были мелкодержавный княжеский абсолю­тизм и феодальные институты, существовавшие в Средние века. Он призывал возродить господство духовной власти над светской, на­зывал католицизм единственно истинной формой христианства (про­тестантизм революционен), свободу печати считал пагубным со­физмом.