Радник

---

Политическая и правовая мысль Киевской Руси дошла до нас в виде совокупности политических и правовых идей и взглядов, со­держащихся в текстах летописей, правовых памятников, произве­дений древнерусской литературы. Эти идеи и взгляды не склады­вались еще в политические и правовые теории, для их выражения использовались не специальные понятия и термины, а обыденный язык, общепринятый для общения в устной речи и на письме. Жанры произведений, в которых воплощалась политическая и правовая мысль, — это одновременно жанры и литературы, и устного твор­чества, такие, как: послание, поучение, слово, моление и т. п. То, что политические и правовые идеи и концепции излагались пре­имущественно в произведениях подобных жанров, явно указывает на их практическую направленность. Они были предназначены служить целям практической политики, т. е. вызывать и оправдывать определенные политические действия, давать идеологические аргу­менты в политической борьбе и т. п. Иначе говоря, политическая и правовая мысль Киевской Руси сама по себе была важным элемен­том практической политики. Не случайно поэтому, что среди твор­цов древнерусской политической и правовой идеологии явно пре­обладают государственные и церковные деятели — князья, митро­политы и т. д.

Эта укоренённость политической и правовой мысли Киевской Руси в реальную общественно-политическую жизнь была залогом ее самостоятельного развития — важнейшим фактором, ослабляв­шим влияние на нее чужеземной политической и правовой идео­логии.

На Руси сравнительно хорошо были известны политические и правовые идеи и концепции, выработанные в Византии. Однако, распространяясь в среде русского образованного слоя, они не мог­ли подчинить себе его сознание и деформировать тем самым рус­скую политическую и правовую мысль. Наоборот, византийская политико-правовая идеология сама неизбежно реформировалась на русской почве, приспосабливаясь к реалиям русской общественно-политической жизни. Византийская политическая и правовая ид

ео­логия вообще была чрезвычайно сложным, неоднородным явлени­ем. Она включала в себя самые разнообразные, часто противореча­щие одна другой идеи, многие же высказывания византийских идеологов были неопределенны, неясны и требовали соответствен­но толкования, разъяснения. К тому же политическая и правовая культура Византии развивалась по мере эволюции византийского общества, менялись содержание и смысл старых идей и концеп­ций, появлялись новые идеологические постулаты. Русские мысли­тели, обращавшиеся к произведениям византийской литературы, должны были со всей неизбежностью делать выбор идей, а часто и по-своему их истолковывать. В рамках политической и правовой мысли Киевской Руси невозможно поэтому выделить собственно византийские идеи и концепции.

Содержание политической и правовой мысли Киевской Руси (в том виде, в каком оно дошло до нас в сохранившихся памятниках письменности) отличалось довольно большим разнообразием. Однако в нем можно обозначить целый ряд идей и концепций, повторяю­щихся из произведения в произведение, составляющих своего рода остов, каркас древнерусского политико-правового сознания.

Это в первую очередь Концепция Русской земли. В текстах ли­тературных произведений Киевской Руси понятие "Русская зем­ля", как и синоним его — слово "Русь", во многих случаях упот­ребляется для обозначения территории проживания русского на­рода, т. е. в географическом смысле. Вместе с тем оно нередко обо-История политических и правовых учений значает собой образ некоего огромного дома — обители русского народа и православной веры христианской. Причем образ этот зача­стую приобретает явно выраженную эстетическую окраску. Рус­ская земля — не простая обитель, но светло светлая, прекрасно украшенная, многими красотами прославленная. Именно так ха­рактеризуется она в "Слове о погибели Русской земли" — дошед­шем до нас отрывке из большого произведения о нашествии войск хана Батыя на Русь, созданного между 1238—1246 гг. "О, свтло свтлая и украсно украшена, земля Руськая! И многыми красота­ми удивлена еси: озеры многыми удивлена еси, ръками и кладязь-ми мЪсточестьными, горами, крутыми холми, высокыми дубравоми, чистыми польми, дивными звЪрми, различными птицами, бе-щислеными городы великыми, селы дивными, винограды обител-ными, домы церьковными, и князьми грозными, бояры честными, вельможами многами. Всего еси испольнена земля Руская, о право-вЪрьная вЪра хрестияньская!"

Вместе с тем понятие "Русская земля" получает в памятниках письменности Киевской Руси также политическое значение. Рус­ская земля — это в понимании русских мыслителей не просто тер­ритория, страна или обитель, но одновременно и нечто такое, что делает русских самостоятельным, независимым народом среди дру­гих народов. Русская земля — это то, о чем должны проявлять постоянную заботу русские князья. Только те князья прославля­ются в литературе Киевской Руси, наделяются разнообразными положительными чертами, которые были заступниками Русской земли, которые защищали ее от внешних врагов и жизни своей не жалели ради нее, всегда готовы были голову свою сложить за Русь. Широко распространенным среди русских мыслителей было мне­ние о том, что именно от князей зависит, благоденствовать будет Русская земля или бедствовать. Если князья справедливы, то Бог милостив к Русской земле, прощает ей многие согрешения, но если князья злы и лживы, то Бог насылает на нее бедствия — "казнь Божию". В Лаврентьевской летописи в записи за 1015 г. данное поверье выражено следующим образом: "Аще бо князи правьдиви бывают в земли, то многа отдаются согрыленья земли; аще ли зли и лукави бывають, то болше зло наводить Богь на землю, понеже то глава есть земли".

Любопытно, что раздробление единого государства Киевской Руси на ряд обособленных одно от другого в политическом отноше­нии княжеств было воспринято в древнерусской литературе не как раздробление его территории и соответственно исчезновение Рус­ской земли, но лишь как распад единого прежде княжеского рода на враждующие между собой группировки. В этой вражде, в кото­рой брат шел на брата, русские писатели усматривали главную причину всех несчастий, свалившихся на Русскую землю. Когда начинались княжеские междоусобицы, "тогда на Русской земле редко пахари покрикивали, но часто вороны граяли, трупы между собой деля, а галки по-своему говорили, собираясь лететь на пожи­ву", — констатировало "Слово о полку Игореве" (ок. 1187 г.). Все это произведение звучало призывом к князьям прекратить меж­доусобную вражду. "Ярославы все внуки и Всеславовы! Не взды­майте более стягов своих, вложите в ножны мечи свои затупивши­еся, ибо потеряли уже дедовскую славу. В своих распрях начали вы призывать поганых на землю Русскую, на достояние Всеславо-во. Из-за усобиц ведь началось насилие от земли Половецкой!" Подобный призыв звучал и в созданном в это же время, т. е. во второй половине XII в., произведении, известном под названием "Слово о князьях": "Одумайтесь, князья, вы, что старшей братии своей противитесь, рать воздвигаете и поганых на братью свою призываете, — пока не обличил вас Бог на Страшном своем суде!"

Выраженная в приведенных словах Идея ответственности князей перед Богом Была распространенной в литературе Киев­ской Руси. К ней, в частности, обращался в своем "Поучении" и Владимир Мономах. "Оже ли кто вас не хочеть добра, ни мира хре-стьяном, а не буди ему от Бога мира узрфти на оном СвЪтЪ Души его!" — предупреждал он русских князей.

Идея Ответственности князей перед Богом закономерно выте­кала из Учения о божественном происхождении княжеской влас­ти, Составлявшего стержень официальной политико-правовой иде­ологии Киевской Руси. Духом данного учения проникнуты и рус­ские летописи, и послания митрополитов князьям, и различные литературные произведения. Так, в "Повести временных лет" в записи за 1015 г. летописец замечает в ответ на предполагаемый замысел князя Святополка убить своих братьев и взять себе одно­му всю власть русскую: "Помысливъ высокоумьемъ своимъ, не въдый яко "Богъ дает власть, ему же хощеть; поставляетъ бо цеса­ря и князя вышний, ему же хощеть, дасть" (думая так, не знал он, что Бог дает власть тому, кому захочет, и поставляет цесаря и князя, каких захочет). Подобная мысль проводится и в рассказе о преступлении рязанских князей Глеба и Константина Владимиро­вичей, убивших в 1218 г. на специально для этого организованном пиру одного родного и пятерых двоюродных братьев своих. Рассказ этот содержится в Синодальном списке XIII в. Новгородской пер­вой летописи. Согласно ему Глеб и Константин думали, что если перебьют своих братьев, то захватят в свои руки всю власть. "И не вьеси, оканьные, божия смотрения: даеть власть ему же хощеть, поставляеть цесаря и князя вышний", — заявляет в данном случае летописец, употребляя почти точно такие же слова, какие говори­лись в рассказе об убиении Святополком своих братьев Бориса и Глеба.

Таким образом, учение о богоизбранности князей имело для своего выражения в политической идеологии Киевской Руси даже и некую устойчивую формулу. Иногда, правда, употреблялись и другие формулы. К примеру, Никифор, митрополит Киевский в 1104—1121 гг., в одном из своих посланий писал просто о князе "яко от Бога избранном".

Учение о божественном происхождении верховной государ­ственной власти утверждалось в русском политическом сознании вместе с распространением в русских землях христианства. При­чем в общественных условиях Киевской Руси это учение все более отходило от византийского варианта.

В Византии обожествление императорской власти служило глав­ным образом упрочению единодержавия императора, его вер­ховенства в системе государственного управления. Византийский император был (если не на практике, то в теории) единовластным правителем. Такой смысл и вкладывался в наименование его моно-кратором или автократором. В Киевской Руси великий князь назы­вался иногда аналогичными титулами: "единодержец", "самодер­жец". В ряде случаев применительно к нему употреблялся даже титул "царь". Например, митрополит Иларион в "Слове о Законе и Благодати" говорил о великом князе Владимире, что он "едино-дЪржъцъ Бывъ земли своеь". Знаменитый летописец Нестор писал в сказании "О зачале Печерского монастыря": "В княжение само­держца Рускиа земля благовернаго великаго князя Владимера Свя-тославичя...". В "Повести временных лет" Нестор замечает в запи­си за 1037 г., что Ярослав стал "самовластецъ Русьстьй земли". Внук Владимира Мономаха Гавриил в одной из уставных грамот именовался следующим титулом: "Се аз Князь Великый Гаврил, нареченный Всеволод Самодержец Мьстиславичь, внук Володимир, владычествующю ми всею Русскою землею и всею областью Нов-гороцкою...". Даниил Заточник в своем "Слове", писанном велико­му князю Ярославу, обращается к нему следующим образом: "По­милуй мя, сыне великаго Царя Владимера...". Ипатьевская лето­пись называет царем великого князя Андрея Боголюбского в сле­дующей фразе: "...Спасе люди Своя рукою крепкою, мышцею вы­сокою, рукою благочестивою Царскою благоверного Князя Андрея". Однако при всем том единовластие великого князя Киевской Руси имело другой, отличный от единовластия византийского императо­ра характер.

Великий князь властвовал не один, а совместно со всем кня­жеским родом, с другими князьями — своими братьями, сыновья­ми и племянниками. Он был, скорее, первым среди равных, нежели подлинным единовластием. В Киевской Руси, в отличие от "Импе­рии Ромеев", отсутствовал развитый бюрократический аппарат. Великий князь вынужден был поэтому полагаться преимущественно на собственные силы. Управленческие функции византийского им­ператора сводились по существу к подбору соответствующих лиц на административные должности и контролю за их деятельностью. Круг обязанностей великого князя Киевского предполагался пре­дельно широким. Он должен был самолично осуществлять практи­чески все управленческие функции.

В соответствии с этим в политической идеологии Киевской Руси в воспринятом вместе с христианством учении о божественном про­исхождении государственной власти главный упор делался на бо­жественность не Сана Властителя, а его Обязанностей. Иначе гово­ря, в русском политическом сознании предполагалось, что тот или иной человек избирается богом на роль главы государства не для того, чтобы просто Быть Верховным властителем, но для Служения Русской земле, для поддержания в ней порядка, защиты ее от врагов, отправления правосудия и т. п. Идеальный князь в русском политическом сознании — это князь-труженик, князь-воин.

В "Повести временных лет" рассказывается, как в правление великого князя Владимира на Руси резко увеличилось число раз­боев и как подошли к нему епископы и спросили: "Се умножишася разбойници; почто не казниши их?" "Боюся греха", — ответил князь. Тогда епископы сказали: "Ты поставлен еси от Бога на казнь злым, а добрым на милованье. Достоить ти казнити разбойника, но со ис-пытом". И Владимир начал с тех пор казнить разбойников.

Среди функций князя одной из важнейших считалась функция защиты православного христианства, Идея о князе—Охранителе православия Дополняла концепцию его богоизбранности. Согласно данной идее князь, будучи избранным Богом на престол, не просто призывался к православной вере, но должен был хорошо знать Христово учение и служить опорой Святой церкви. В послании митрополита Никифора великому князю Владимиру о латинах указанная идея выражалась следующим образом: "Подобает бо Князем, яко от Бога избранном и призваном Правоверную веру Его, Христова словеса разумети известно и основание, якоже есть святыя церкве, на свет и наставление порученым им люд ем от Бога. Един бо Богъ царствует небесными, вам же, с Его помошдю, царьствовати земными, долыпнимъ симъ въ роды и роды".

Представляя князя охранителем православной христианской веры, русские мыслители касались тем самым Проблемы соотно­шения светской власти и церковной. Эта проблема была одной из главных в политической и правовой идеологии Киевской Руси.

Как известно, в Византии данная проблема решалась на осно­вании шестой новеллы императора Юстиниана I, согласно которой власть императора (imperium) и власть церкви (sacerdotium) объяв­лялись двумя божественными дарами, исходившими из одного ис­точника — Бога. Гармония между этими двумя властями поддерживалась тем, что каждая из них исполняла свои функции: импе­раторская — светские, церковная — духовные. Рассматриваемая идея получила развитие в созданном в 883—886 гг. своде законов под названием "Эпанагога". Нормы, регулирующие статус импера­тора и патриарха, были выделены в нем в два отдельных парагра­фа. Император, по нормам Эпанагоги, должен был хранить устои государства и церкви, являться образцом благочестия. На патри­арха возлагались обязанности руководства клиром, толкование Священного писания и церковных установлений. "Согласие и еди­номыслие царственности и первосвященства" Эпанагога объявляла условием "духовного и телесного благоденствия" подданных. Эпа-нагога, а следовательно, и закрепленные ею принципы взаимоотно­шения светской и церковной властей были хорошо известны на Руси. Тем более, что константинопольские патриархи, в ведении которых находилась русская православная церковь, иногда специ­альными посланиями напоминали данные принципы русским кня­зьям и митрополитам. Так, около 1162 г. тогдашний Цареградский (Константинопольский) патриарх Лука Хрисоверг в своей грамоте к великому князю Андрею Боголюбскому писал о том, что князь должен повиноваться поучениям епископа.

Знали государственные и церковные деятели Киевской Руси и то решение проблемы соотношения государства и церкви, которое проповедовалось современной им римской католической церковью (см. гл. 5). Идеологи последней исходили из принципа безусловного верховенства церковной власти над государственной. Государство при этом объявлялось творением дьявола. Объявляя государствен­ную власть греховной по своему происхождению, Григорий VII тем не менее признавал ее божественной и считал необходимым союз церкви с ней. При этом он, правда, заявлял: "Папа так превышает императора, как солнце превосходит луну, а потому власть апос­тольского трона стоит далеко выше могущества королевского пре­стола".

Русские мыслители пошли в решении проблемы соотношения светской и церковной властей своим путем, не приняв ни визан­тийского принципа диархии, ни римско-католической идеи безу­словного превосходства церкви над государством. Выработанный политико-правовым сознанием Киевской Руси принцип решения данной проблемы соответствовал сложившейся практике взаимо­отношений русских князей и церковных деятелей, тому реально­му месту, которое занимали в общественной жизни государство и церковь.

После крещения Руси Киевским князем Владимиром (988 г.) русские князья неизбежно становились в особое положение по от­ношению к христианской религии и церкви — такое, какое не зани­мал ни один византийский император. В Византии верховный властитель всходил на престол в условиях, когда в обществе уже гос­подствовала христианская религия и существовала сложившаяся церковная организация. В Киевской же Руси глава государства был распространителем христианства и в некотором смысле даже создателем церковной организации. От русских князей в огромной мере зависела судьба христианской религии и церкви на Руси. Именно поэтому церковные деятели проявляли особую заботу о мировоззрении князей: не остался ли кто из князей в язычестве, не уклонился ли от православия в католицизм ("латинство"). И в случае, когда обнаруживалось, что кто-либо из князей подпадал под влияние римско-католической церкви, они немедленно прини­мали все возможные меры, дабы воспрепятствовать отходу князя от православия.

Такой случай произошел, например, со старшим сыном Ярос­лава Мудрого Изяславом, унаследовавшим после его смерти пре­стол великого князя Киевского, но изгнанным из Киева. Пытаясь восстановить себя на Киевском престоле, Изяслав Ярославич обра­тился за помощью к польскому королю Болеславу, затем попытал­ся найти поддержку у германского императора Генриха IV, но по­терпел неудачу. Тогда он отправил своего сына Ярополка к рим­скому папе Григорию VII, чтобы передать главе римско-католичес­кой церкви жалобу на короля Болеслава и просьбу утвердить Яро-полка на Киевском престоле. Взамен Ярополк от своего имени и от имени отца обещал посодействовать распространению на Руси рим­ско-католической веры. Григорий VII благожелательно отнесся к указанным просьбам. "Мы согласились, — писал он Изяславу в личном своем послании, — на просьбу и обещание сына вашего, которые казались нам справедливыми как потому, что даны с ва­шего согласия, так и по искренности просителя, и вручили ему кормило вашего государства от имени святого Петра...". Далее рим­ский папа сообщал, что направил к Изяславу своих послов, ко­торые яснее изложат написанное им и передадут многое ненапи­санное.

Судьба позволила Изяславу вернуться на Киевский престол без всякой помощи римско-католической церкви, однако сношения его с католиками, попытки заключить с ними союз не остались без внимания русских церковных деятелей.

В 1075 г. митрополит Киевский Георгий направил римскому папе Григорию VII послание, названное впоследствии "Стязанием с латиною", в котором обвинил римскую католическую церковь в многочисленных нарушениях Христовых заповедей.

А еще ранее, вероятнее всего, в 1069 г., с посланием князю Изяславу Ярославичу обратился игумен Феодосии Печерский. Текст его дошел до наших дней, и он представляет для нас особый ин­терес. Уже само его название по-своему примечательно — "Слово Святаго Феодосъя, игуме[на] Печеръскаго монастыря, о вере Кре-Стъянъской и о латынъскои". Но содержание примечательно вдвой­не. В нем изложена, по сути, целая программа поведения русского князя в обществе, сформулированы принципы отношения его к православию и другим религиям. Феодосии Печерский был убеж­ден, что русский князь должен быть не только православным и не просто защитником православия. Ему надлежало быть, помимо прочего, активным проводником православной веры — постоянно воздавать ей хвалу, причем исключительно ей: похвала чужой вере, даже если при этом восхваляется и православие, есть нечто, близкое ереси. По мнению Феодосия Печорского, если князь уви­дит, что какие-то иноверцы с православными спорят и обманом хотят отвратить их от правой веры, он должен не скрывать этого в себе, а помочь православным. Если поможет, то словно овцу спасет от пасти львиной. Если же смолчит, то словно отнимет их у Христа и передаст сатане. Примечательно, что, призывая русского князя быть нетерпимым по отношению к тем, кто пытается совра­тить православных в чужую религию, Феодосии Печерский в то же самое время советует ему одарять милостыней, одеждой, кро­вом, избавлять от беды не только православных, но и всех иновер­цев, будь то иудей, мусульманин, католик, еретик или язычник.

Выраженная здесь этническая терпимость, отношение к пред­ставителям всех этнических групп как к людям, хотя и чужой веры, но имеющим равные права с православными русскими на житей­ские блага и защиту от бедствий, насилия, станет доминантой рус­ского политического и правового сознания на все последующие эпохи русской истории.

Киевская Русь изначально была полиэтническим государством. Одновременно она была страной открытой как для торговли с ино­земцами, так и для самых различных религиозных влияний. На Руси в свободном хождении были различные иностранные сочине­ния, представители других конфессий могли свободно посещать русские земли и проповедовать свою веру. При таких условиях свободы и открытости, существовавших на Руси, прочность и цело­стность государственного организма в огромной мере зависели от сохранения идеологического, мировоззренческого единства правя­щего и образованного слоя общества. Этим и объясняется та особая забота, которую проявляли деятели православной церкви о миро­воззрении русских князей, и те усилия, которые они предпринима­ли для сохранения незыблемости православной веры — правосла­вие было государственной религией, составляло идеологический ске­лет государственного организма.

Помимо Феодосия Печерского и митрополита Георгия послания князьям с обвинениями в адрес римско-католической церкви писали и митрополит Киевский в 1077—1088 гг. Иоанн II, и митропо­лит Никифор.

Сложившиеся в Киевской Руси условия общественной жизни во многом объясняют ту парадоксальную тенденцию в русском по­литическом и правовом сознании, когда княжеская власть обязы­вается строго следовать канонам религии, которую она сама же выбрала из нескольких распространенных тогда в окружавших Русь странах конфессий и привила подвластному населению.

Другой парадокс заключался в том, что на Руси христианская церковь, в отличие от церкви на Западе, выступала за усиление центральной государственной власти и всячески стремилась сохра­нить единство государственной организации. В среде церковных деятелей Киевской Руси было принято воздавать моления не толь­ко за православных христиан, но и за землю Русскую.

Объяснение данному парадоксу таится в том, что в условиях Киевской Руси православная христианская церковь могла существо­вать только как общерусская организация, опирающаяся на силь­ную центральную, единодержавную власть. Церковные деятели хорошо сознавали, что Киевскому князю Владимиру удалось уко­ренить в русских землях христианскую религию лишь благодаря тому, что он был единодержавным правителем. Они хорошо созна­вали и то, что крещением Руси князь Владимир посадил только первый корень христианства, которому надлежало расти и давать побеги в цветущем саду язычества. Лишь сильная единоличная центральная власть обеспечивала проведение в различных землях Руси единой религиозной политики, в которой нуждалась русская церковь.

Вместе с тем и великокняжеской власти жизненно необходим был союз с православной христианской церковью. В таком обшир­ном по территории и с населением, состоящим из множества раз­личных этнических групп, государстве, как Киевская Русь, право­славие оказывалось более соответствующим интересам централь­ной власти, нежели язычество. К тому же принятие православного христианства ставило Русь в один ряд с самым могущественным и культурным государством того времени, наследницей Древней Рим­ской империи — Византией.

Государственная власть и христианская церковь в условиях Киевской Руси оказывались как бы в симбиозе: усиление одного из них не ослабляло соответственно другого, как это было в Западной Европе, а усиливало. Поэтому русские мыслители не отделяли го­сударство от церкви и церковь от государства, не разделяли их функций, как это делали византийские и западноевропейские иде­ологи, отводя государству светские дела, а церкви — религиозные. Русский церковный деятель часто выступал в своих произведени­ях с позиций государственного деятеля, отстаивая интересы великокняжеской власти, возвышая государство над церковью. Го­сударственный же деятель нередко представал в своих трудах как церковный проповедник и смотрел на государственную власть так, как должен был бы смотреть священнослужитель, а не князь. В этом плане примечателен приводившийся нами выше рассказ о беседе Киевского князя Владимира с епископами. Напомним, что епископы спросили у князя, почему он не казнит разбойников, и князь ответил, что боится греха. Как видим, церковные деятели и князь здесь как бы поменялись саном — епископы говорят то, что должен был бы говорить князь, а князь изрекает то, что приличе­ствовало бы изречь епископам. Не случайно многие русские князья получали от православной церкви персональные звания святых, блаженных, боголюбивых, благочестивых или благоверных, более подходящие для священнослужителей, чем для государственных деятелей.

Взгляд на князя как на душу общества выражал в образной форме характерное для политической идеологии Киевской Руси Воззрение на государственную власть как на преимущественно духовную силу.

Конечно, во многом данное воззрение проистекало из неразви­тости в эпоху Киевской Руси государственного аппарата, воплоща­ющего материальную мощь данной власти. Однако основной источ­ник его таился в особенностях культурного развития русского об­щества. Если в Западной Европе главными центрами культуры в Средние века, особенно в эпоху раннего Средневековья, были мона­стыри, то на Руси столпом культуры выступала в первую очередь государственная власть, которая прививала христианство в рус­ском обществе, возводила церкви, распространяла грамотность, организовывала школы, развивала книжную культуру. Становле­ние монастырей как центров духовной культуры произошло на Руси во многом благодаря государству.

Русские князья описываются в летописях не только как пол­ководцы, но и как подвижники культурного поприща и часто про­славляются исключительно в последнем качестве.

Летописи сохранили имена многих князей, которые собирали книги, имели страсть к их чтению, организовывали школы и т. п.

Русские князья воистину являлись пахарями и сеятелями на ниве русской культуры. Причем эта их деятельность составляла традицию — то, что переходило по наследству вместе с властными полномочиями.

Неудивительно, что церковь зачастую находила в русских кня­зьях не объект для просветительской работы, а пример для подра­жания. Один из церковных деятелей Киевской Руси XII в. поучал священнослужителей весьма примечательными на сей счет слова­ми: "Если властители мира сего и люди, занятые заботами житейскими, обнаруживают сильную охоту к чтению, то тем больше нужно учиться нам, и всем сердцем искать сведения в слове божием, пи­санном о спасении душ наших".

Следует отметить, что князь выступает в памятниках русской письменности не только как внешний по отношению к духовной культуре инструмент, но и как лицо, само преображающееся в результате собственной культурной деятельности. Согласно "Пове­сти временных лет" князь Владимир, просветив Русскую землю, был "просвЪщенъ самъ и сынове его". Ярослав, развивая книж­ность на Руси, сам много читает — недаром заслужил прозвание Мудрого.

Наконец, князья — не просто распространители православной веры, но и страдальцы за нее. В наиболее яркой степени образ русского князя — страдальца за веру предстает в лице братьев Бориса и Глеба, убиенных Святополком в 1015 г. и позднее причис­ленных к лику святых.

Выступая в качестве духовной силы, государственная власть должна обладать соответствующими идеологическими инструмен­тами. На Руси одним из таких инструментов в распоряжении кня­жеской власти был образ святых мучеников князей Бориса и Гле­ба. В произведении под названием "Съказаше и страсть и похвала святую мученику Бориса и ГлЪба", созданном предположительно в конце XI в., содержатся любопытные строки, в которых данный образ именуется "мечом" и "забралом" земли Русской.

Безусловно, сам по себе рассказ о трагической судьбе Бориса и Глеба не мог отвратить русских князей от кровавых междоусобиц, но тем не менее напоминание кому-то из них, что он поступает подобно Святополку Окаянному и будет также проклинаться потом­ками, не могло не сдерживать дьявольских инстинктов. Вот почему Борис и Глеб, воплощенные в образе страдальцев за Русскую зем­лю и православную веру, стали "мечом" и "забралом" для русских князей. А сказание о них — выдающимся политическим произве­дением.

Литература Киевской Руси, как и всякая художественная ли­тература, мыслила образами. Однако во многих случаях эти обра­зы создавались для того, чтобы выразить политические идеи. По­этому возникала парадоксальная, казалось бы, ситуация — чем более высокохудожественным по своему содержанию было то или иное произведение, тем более политическим по значению оно ока­зывалось. Парадоксальность здесь, однако, лишь кажущаяся. Поли­тические идеи, которые выражала в рассматриваемую эпоху рус­ская литература, были настолько жизненно важными для русской государственности, они в такой большой степени затрагивали жиз­ненные интересы русского общества, что напрочь исключали спокой­ное логическое рассуждение, а значит, и форму сухого научного трактата. Русский мыслитель, желавший высказать такие идеи, неизбежно должен был стать страстным обличителем или проповед­ником. Русская политическая мысль зарождалась с появлением среди русских сознания ответственности за судьбу своего отече­ства — Русской земли, государства с кратким, как выкрик, назва­нием "Р УСЬ".

< Попередня   Наступна >