Радник

---

Оригинальные политико-правовые воззрения развивал Ни­колай Александрович Бердяев (1874-1948), один из крупнейших философов и религиозных мыслителей России. Его взгляды об обществе, государстве и праве изложены в таких произведениях, как «Новое религиозное сознание и общественность» (1907), «Философия неравенства» (1918, изд. 1923), «О назначении че­ловека», «О рабстве и свободе человека» (1939), «Царство Духа и царство Кесаря» (1947) и др.

В центре всего его творчества, включая анализ права и госу­дарства, стоит проблема Свободы. Себя он называл «сыном сво­боды» и подчеркивал: «Я основал свое дело на свободе».

Вся социальная проблематика, в том числе и вопросы права и государства, освещается Бердяевым с позиций разработанной им оригинальной философской концепции Христианского пер­Сонализма. Отмечая экзистенциалистский и эсхатологический характер своей философии, Бердяев писал: «Я верю лишь в ме­тод экзистенционально-антропоцентрический и духовно-рели­гиозный».

К этим взглядам Бердяев пришел не сразу. В молодые годы он находился под влиянием марксизма и за пропаганду социа­лизма был сослан в Вологодскую губернию. Затем он перешел на религиозные позиции и стал одним из активных участников (вместе с Мережковским, Розановым и др.) русского общест­венно-религиозного движения начала XX в. Но и после отхода от марксизма (ортодоксальным марксистом, материалистом и сторонником «марксизма тоталитарного» он никогда не был) Бердяев продолжал признавать «правду социализма» в своей христианско-персоналистской трактовке. Этих позиций он придерживался и в эмиграции после высылки его из страны в 1922 г. вместе с большой группой деятелей русской культуры.

Оценивая свой подход к социальным проблемам, Бердяев писал: «Основное противоречие моего мнения о социальной жизни связано с совмещением во мне двух элементов - ари­стократического понимания личности, свободы и творчества и социалистического требования утверждения достоинства каж­дого человека,

самого последнего из людей и обеспечение его права на жизнь. Это есть также столкновения влюбленности в высший мир, в высоту и жалости к низинному миру, к миру страдающему. Это противоречие вечное. Мне одинаково близ­ки Ницше и Лев Толстой. Я очень ценю К. Маркса, но также Ж. де Местра и К. Леонтьева, мне близок и мною любим Я. Бёме, но также близок Кант. Когда уравнительная тирания оскорбляет мое понимание достоинства личности, мою любовь к свободе и творчеству, я восстаю против нее и готов в крайней форме выразить свое восстание. Но когда защитники социаль­ного неравенства бесстыдно защищают свои привилегии, когда капитализм угнетает трудящиеся массы, превращая человека в вещь, я также восстаю. В обоих случаях я отрицаю основы со­временного мира».

В своем персоналистическом учении о свободе человека Бердяев отличает Личность От Индивида. Индивид есть категория натуралистическая, биологическая, социологическая, несвобод­ная, а личность - категория духовная, свободная. Именно в качестве личности человек есть микрокосмос, универсум, а не часть или атом какого-то внешнего целого (космоса, общества, государства и т. д.). «Личность, - подчеркивал Бердяев, - есть свобода и независимость человека в отношении к природе, к обществу, к государству, но она не только не есть эгоистиче­ское самоутверждение, а как раз наоборот. Персонализм не оз­начает, подобно индивидуализму, эгоцентрической изоляции. Личность в человеке есть его независимость по отношению к материальному миру, который есть материал для работы духа. И вместе с тем личность есть универсум, она наполняется уни­версальным содержанием».

Личность - самоценность и самоцель, идеал человека, кате­гория аксиологическая, ценная своими самобытными, творче­скими актами. Если индивид в своем поведении более детерми­нирован внешними условиями и «больше подчинен общеобяза­тельному закону», то «личность иррациональна», она «должна быть исключением, никакой закон не применим к ней».

У человека есть Два пути Выхода из своей замкнутости. Пер­вый путь, Путь объективации, Т. е. выход в посюсторонний мир, в царство Кесаря, в реальность общества и государства с их об­щеобязательными формами, нормами, институтами и т. д., - это потеря личности, отчуждение человеческой природы, вы­брос человека в объективный мир зла, несвободы, несправед­ливости и рабства - рабства человека у бытия, у Бога, у приро­ды, у цивилизации, у общества, у государства, у собственности и денег, у коллективизма, национализма и войны.

Второй, Духовный путь, Т. е. реализация личности в челове­ке, это путь самоопределения, постоянного трансцендирова-ния, перехода к транссубъективному (духовному, но не объек­тивному) миру - к жизни в свободе, к экзистенциальной встрече с Богом, с другими личностями, с внутренним сущест­вованием мира, к экзистенциальному общению и коммюнотар-ной общности (противоположной объективному обществу). И Бог - это не некая объективная реальность вне и над чело­веческой личностью, не объективация универсальной идеи (все объективное - зло и бездуховно), а существует как личность в экзистенциальной встрече с ним человеческой личности. Разного рода сверхличные, коллективные личности (общество, го­сударство и т. д.) - это, по Бердяеву, иллюзия, порождение объективации и отчуждения человеческой природы. «Объектив­ных личностей нет, - подчеркивает он, - есть лишь субъек­тивные личности. И в каком-то смысле собака и кошка более личности, более наследуют вечную жизнь, чем нация, общест­во, государство, мировое целое».

Обосновывая свою концепцию Антииерархического персона­Лизма, Бердяев отвергает различные формы иерархического пер­сонализма, согласно которому иерархически организованное це­лое состоит из личностей разных иерархических ступеней, при­чем каждая личность подчинена высшей ступени, входит в нее в качестве подчиненного органа или части. Антиперсоналистиче-ский характер, по его оценке, носят также дионисизм, теософия, антропософия, коммунизм, фашизм, связанный с капиталисти­ческим строем либерализм, да и все другие концепции (монар­хические, демократические и т. д.) общественно-государствен­ной жизни в этом объективном, обезличенном мире.

Объективный, исторически данный мир рабства и несвобо­ды (общество, государство, закон и т. д.) - это Царство Кесаря, Которому принципиально противостоит сверхисторическое Цар­ство Духа и свободы человека. Мучительный разрыв и раздвое­ние человека (в качестве индивида и в качестве личности) меж­ду этими двумя мирами «найдут себе разрешение в новой мис­тике, которая глубже религии и должна объединить религии. Это вместе с тем будет победа над ложными формами социаль­ной мистики, победа царства Духа над царством Кесаря». По­добный мистический выход к свободе (благодаря обосновывае­мой Бердяевым сверхисторической пророческой, мессианской, эсхатологической мистике) должен быть обращен к миру и лю­дям и стать Методом и средством очищения мира Для его продви­жения к новой духовности и свободе.

Бердяев остро критикует царство Кесаря (государственность прошлого и современности) за подавление свободы, за насиль­ственный способ правления людьми, за авторитаризм и тотали­таризм. Эту критику он распространяет и на Теократии Прошло­го, которые тоже относятся им к царству Кесаря. Отрицательно относится он и к идее «христианского государства», Поскольку и оно неизбежно будет царством безличной объективации и вы­родится в папоцезаризм или в Цезарепапизм.

В противовес всякой государственности он призывает пе­рейти к Общинной жизни и федерации общин. Такую общинность он именует Коммюнотарностью (от франц. Commune - община), которая - в отличие от обезличенного и авторитарно-государ­ственного типа отношений и соответствующего типа коллекти­визма - «означает непосредственное отношение человека к че­ловеку через Бога как внутреннее начало жизни». Подобную религиозную коммюнотарность Бердяев характеризует как Со­борность И утверждает, что «соборность-коммюнотарность не может означать никакого авторитета, она всегда предлагает свободу».

Эта соборность-коммюнотарность призвана, согласно бер-дяевской идее «христианского социализма», Содействовать реа­лизации «религиозной правды социализма» - «необходимости победить эксплуатацию труда» и трудящихся, становлению ду­ховно нового человека. Вместе с тем подобная соборность - это «борьба за большую социальную справедливость» в самом царстве Кесаря, от которого человек не может просто отвер­нуться и уйти, поскольку окончательная победа царства Духа, по словам Бердяева, предполагает изменение структуры челове­ческого сознания и преодоление мира объективации, т. е. мыс­лится лишь эсхатологически.

Таким образом, хотя в посюстороннем мире, по Бердяеву, нет и не может быть подлинной свободы и справедливости, од­нако, несмотря ни на что, каждый человек по своей духовной природе призван стать личностью и бороться за расширение и утверждение в этом царстве Кесаря возможно большей свободы и справедливости, приближая тем самым царство Духа.

Важное место в бердяевской трактовке вопросов права и го­сударства занимает положение об Абсолютных и неотчуждаемых Правах человека, Которые, согласно Бердяеву, являются духов­ными, а не естественными, идут от Бога, а не от природы, об­щества или государства. «От Бога идет лишь свобода, а не власть». Государство Же, по его мнению, было создано в этом грешном мире актом насилия, и оно лишь терпимо Богом. В силу своего небожественного происхождения и нехристиан­ской сущности государство (царство Кесаря) находится в Тра­гическом конфликте и борьбе С личностью, свободой, царством Духа. Трагизм этот состоит в том, что, с одной стороны, лич­ность не может в этом грешном и злом мире объективации жить без государства и поэтому признает его некоторую ценность и готова действовать в нем, неся жертвы, а с другой — личность неизбежно восстает против государства, этого «хо­лодного чудовища», которое давит всякое личное существова­ние.

В иерархии ценностей Ценность личности выше ценности го­сударства: Личность принадлежит вечности, несет в себе образ и подобие Бога, идет к Царству Божьему и может войти в него, а государство лишено всего Божественного и принадлежит вре­мени и никогда не войдет в Царство Божье. И хотя личность и государство пребывают в различных кругах бытия, но эти круги «соприкасаются в небольшом отрезке». Речь идет о столкнове­нии Свободы И Власти: Поскольку свобода — это прежде всего свобода личности, личность выступает как отрицание (и, сле­довательно, как рубеж, граница) всякой несвободы, всякой внешней, объективной власти, как «граница власти природы, власти государства, власти общества».

В таком столкновении, по Бердяеву, друг другу противосто­ят Абсолютные неотчуждаемые права человека и суверенитет го­сударства Или любой другой власти. Данную коллизию он ре­шает в пользу верховенства личности и ее неотчуждаемых прав с позиций всеобщего и последовательного Отрицания суверени­тета любой власти В этом мире. «Никакой суверенитет земной власти, — подчеркивает Бердяев, — не может быть примирим с христианством: ни суверенитет монарха, ни суверенитет наро­да, ни суверенитет класса. Единственный примиримый с хри­стианством принцип есть утверждение неотъемлемых прав че­ловека. Но с этим неохотно примиряется государство. И сам принцип прав человека был искажен, он не означал прав духа против произвола кесаря и означал не столько права человека как духовного существа, сколько права гражданина, т. е. суще­ства частичного».

Неотчуждаемые права человека выступают в трактовке Бер­дяева как форма выражения и существования в земном мире (царстве Кесаря) Личной свободы, Т. е. трансцендентного (и бо­жественного) феномена из царства Духа.

Любое государство, Если оно не имеет тоталитарных претен­зий, должно лишь признать Свободу человеческой личности, Ко­торая изначально принадлежит человеку как духовному суще­ству, а не дана ему какой-то внешней властью. «Эта основная истина о свободе, — отмечает Бердяев, — находила свое отра­жение в учении о естественном праве, о правах человека, не зависящих от государства, о свободе не только как свободе в обществе, но и свободе от общества, безграничного в своих притязаниях. Бенжамен Констан видел в этом отличие пони­мания свободы в христианский период истории от понимания ее в античном греко-римском мире». В этой связи Бердяев ссылается и на Средневековое христианское сознание, Которое, опираясь на абсолютное, божественное по своему происхожде­нию, значение Естественного права, Не признавало безусловно­го подчинения подданных власти, допускало сопротивление тиранической власти и даже тираноубийство. «Средневеко­вье, - отмечает он, - признавало в ряде христианских теоло­гов, философов и юристов врожденные и неотъемлемые права индивидуума... В этом средневековое сознание стояло выше современного. Но сознание это было противоречивым. При­знавалась смертная казнь еретиков. Рабство считалось послед­ствием греха вместо того, чтобы считать его грехом».

Также и французская Декларация прав человека и гражда­нина, отмечает Бердяев, есть изъявление воли Бога: «Деклара­Ция прав Бога и декларация прав человека есть одна и та же дек­ларация». «В Действительности, - подчеркивает он, - неотъем­лемые права человека, устанавливающие границы власти общества над человеком, определяются Не природой, а духом. Это духовные права, а не естественные права, Природа никаких прав не устанавливает... Такую же ошибку делали, когда совер­шали революцию во имя природы; ее можно делать только во имя духа, природа же, т. е. присущий человеку инстинкт, соз­дала лишь новые формы рабства».

Под Правом В философии Бердяева, таким образом, имеются в виду лишь Духовные неотчуждаемые права человека - «субъек­тивные права человеческой личности»: свобода духа, свобода совести, свобода мысли и слова. Эти неотчуждаемые субъек­тивные права и свободы он называет также «идеальным пра­Вом».

Отношение Бердяева к позитивному праву столь же негатив­ное, как и к государству. «Государство, - подчеркивал он, - стоит под знаком закона, а не благодати». Поэтому закон так же греховен, как и власть. В конфликте между реальной силой и требованиями «идеального права» (неотчуждаемых прав челове­ка) государство всегда решает и действует с позиции реальной силы. Выражением этого силового начала является «принуж­дающий закон» Государства, который характеризуется Бердяевым как «противоположение свободе». Позитивное право («при­нуждающий закон») трактуется им как орган и орудие государ­ства, как фактическое выражение его неограниченной власти; оно «есть слишком часто ложь и обман - это законность, по­лезная для некоторых человеческих существ, но далекая и про­тивная закону Божьему».

Противопоставляя государству и его закону «идеальное пра­во», Бердяев писал: «Право есть свобода, государство - наси­лие, право - голос Божий в личности, государство - безлично и безбожно». Под «безличностью государства и закона» при этом он имеет в виду их абстрактно-всеобщий характер: «Госу­дарство не знает тайны индивидуального, оно знает лишь об­щее и отвлеченное. И личность для него есть общее... Государ­ство еще может признать отвлеченное субъективное право че­ловека и гражданина, да и то неохотно, но никогда не признает индивидуальных, неповторимых, единичных, качественно свое-образных прав отдельной личности с ее индивидуальной судь­бой».

Эти и аналогичные негативные суждения Бердяева о госу­дарстве и законе свидетельствуют о том, что он неосновательно критикует их за то, что составляет их сущностное своеобразие и вместе с тем их величайшую ценность - абстрактно-всеобщий принцип формального равенства, равное отношение ко всем людям, абстрагированное от их различий и т. д. Ведь только благодаря этому, собственно говоря, и возможна в этом мире свобода людей - свобода в форме правового закона, призна­ваемая, утверждаемая и защищаемая правовым государством. Что же касается неповторимых единичных прав отдельных лиц, за игнорирование которых Бердяев критикует государство и за­кон, то очевидно, что речь идет, юридически говоря, об инди­видуальных привилегиях (в духе аристократического отрицания формально-правового равенства).

Оправдывая свои экзистенциалистские представления о сво­боде, Бердяев замечает, что разделяемое и защищаемое им «ге­роическое понимание свободы противоположно старому либе-ральному пониманию свободы». Но это «героическое понима­ние свободы» отрицает всеобщность права, правовое равенство, правовую справедливость и в целом правовую (и государствен­но-правовую) форму свободы. Так, он утверждает, что «свобода скорее аристократична, чем демократична», и в этом русле (в стиле Ницше, хотя и с иных позиций) атакует равенство и восхваляет неравенство, видимо путая правовое равенство с ан­типравовой уравниловкой. «Неравенство, - писал он в «Фило­софии неравенства» - есть условие развития культуры. Это - аксиома... И в Царстве Божьем будет неравенство. С неравенст­вом связано всякое бытие... И во имя свободы творчества, во имя цвета жизни, во имя высших качеств должно быть оправ­дано неравенство».

В подобных суждениях упускается из виду, что правовая (го­сударственно-правовая) форма равенства, свободы и справед­ливости, абстрагируясь (но не отрицая) от фактических разли­чий, не только не отрицает, но, напротив, с необходимостью предполагает и защищает неравенство в правомерно приобре­тенных субъективных правах фактически различных лиц. Но подход Бердяева направлен на отрицание именно правового (формального) равенства и соответствующих правовых форм свободы и справедливости. «Свобода есть что-то гораздо более изначальное, чем справедливость. Прежде всего справедли­вость-юстиция есть совсем не христианская идея, это идея За-Конническая и безблагодатная. Христианство явило не идею справедливости, а идею правды. Чудное русское слово «прав­да», которое не имеет соответствующего выражения на других языках. Насильственное осуществление правды-справедливости во что бы то ни стало может быть очень неблагоприятно для свободы, как и утверждение формальной свободы может поро­ждать величайшие несправедливости».

В явном расхождении (и внутреннем противоречии) со смыслом своего негативного подхода к государству и закону (позитивному праву) Бердяев все же вынужденно признает их весьма ограниченное положительное значение - «положитель­ную миссию в греховном, природном мире». По аналогии с «минимумом нравственности» в правовом учении В. С. Соловь­ева Бердяев замечает, что государство поддерживает «минимум Добра и справедливости», Но не в силу любви к добру, которая ему чужда, а потому, что без такого минимума добра и справед­ливости наступит хаос, угрожающий силе и устойчивости госу­дарства.

В этом плане он признает преимущества правового государ­ства по сравнению с абсолютистским государством (самодер­жавным, демократическим или социалистическим), которое выступает как источник права и суверенная власть, санкциони­рующая и распределяющая права. Отвергая подобный «государственный позитивизм», Бердяев отмечает достоинства учений о Правовом государстве, Признающих «абсолютность права и от­носительность государства: право имеет своим источником не то или иное положительное государство, а трансцендентную природу личности, волю сверхчеловеческую. Не право нуждает­ся в санкции государства, а государство должно быть санкцио­нировано, судимо правом, подчинено праву, растворено в пра­ве». Однако трансцендентный смысл свободы и неотчуждаемых прав в учении Бердяева и его в принципе отрицательное отно­шение к объективному миру общества, государства и закона де­вальвируют значение и правового государства. «Правовое госу­дарство, - замечает он, - вещь очень относительная... Права и свободы человека безмерно глубже, чем, например, всеобщее избирательное право, парламентский строй и т. п., в них есть священная основа».

С такими же принципиальными оговорками он признает, что «и сам принуждающий закон может быть охранением сво­боды от человеческого произвола».

Так, при рассмотрении конфликта благодати и закона (по природе своей неблагодатного, согласно Бердяеву) он отмечает, что общество не может жить исключительно по благодати и в связи с этим признает положительное значение закона для со­циальной жизни особенно там, где личность подвергается на­силию и ее права нарушаются. «И мы, - пишет Бердяев, - стоим перед следующим парадоксом: закон не знает живой, конкретной, индивидуально неповторимой личности, не про­никает в ее интимную жизнь, но закон охраняет эту личность от посягательства и насилия со стороны других личностей, ох­раняет независимо от того, каково направление и духовное со­стояние других личностей. В этом великая и вечная правда за­кона, правда права. И христианство должно признать эту прав­ду... Нельзя отменить закон и ждать осуществления любви». В этом же контексте он верно отмечает, что этика искупления, занявшая место закона, становится насильственной и отрицает свободу. Во избежание такой подмены он допускает сосущест­вование высшего порядка благодати и земного порядка закона. «Два порядка, - замечает он, - сосуществуют. И всегда благо­датный порядок есть порядок преображающий и просветляю­щий, а не насилующий. Высший образ этики закона есть пра­во».

Однако подобные суждения Бердяева об отдельных позитив­ных аспектах государства и закона и возможностях согласова­ния требований права с государством и законом не получили у него последовательной концептуальной разработки и по суще­ству находятся в противоречии с основными принципами и по­ложениями его религиозно-философского учения о свободе. «Священная основа» права из-за своей нестыкуемости с посю­сторонним грешным миром не становится и в принципе не мо­жет стать (в рамках бердяевского христианского персонализма) реальной основой для земного государства и закона, их совер­шенствования и развития.

Восхваляемая Бердяевым правда христианского персонализ­ма (в том числе — свободы личности и ее неотчуждаемых прав), с пророческой бескомпромиссностью отрицающая зем­ной мир зла, в ее негативном отношении к государству и его закону (позитивному праву) во многих аспектах трудно отличи­ма от анархизма.

Бердяев постоянно открещивался от такого толкования его позиции и подчеркивал, что «отвержение государства как зла и неправды не есть отрицание всякой системы управления, вся­кой общественной организации и гармонизации жизни во имя положительных начал». Но то же самое может сказать и любой другой идеолог анархизма. Тем более, что и сам Бердяев, наря­ду со злом анархии, прямо признавал и Правду анархизма: «В Анархизме есть доля правды. Анархизм совершенно не при­меним к нашему грешному миру, который подлежит закону, и анархическая утопия есть ложь и прельщение. Но совершенную жизнь, Царство Божье можно мыслить лишь анархически, что и есть апофатическое мышление о Царстве Божьем, единствен­ное истинное, в котором устраняется всякое сходство с царст­вом кесаря, с царством этого мира и достигается отрешен­ность».

Но это апофатическое (отрицательное) религиозно-фило­софское мышление применительно к объективному миру (госу­дарству, закону и т. д.) как раз и означает его религиозно-фи­лософское отрицание, т. е. религиозный анархизм и его обос­нование. И если, отступая от этого, Бердяев все же признает в социально-прагматической плоскости (в виде вынужденной ус­тупки злому и грешному миру) определенную необходимость им же философски отвергаемых феноменов объективного мира, то это, как минимум, свидетельствует о непоследовательности его взглядов и противоречиях между его философской (и фило-софско-правовой) концепцией христианского персонализма и его же прагматическими суждениями о государстве и законе.

Вместе с тем не вызывает никаких сомнений, что настойчи­вая проповедь Бердяевым идей свободы и неотчуждаемых прав человека, его радикальная критика всех форм гнета, насилия, авторитаризма и тоталитаризма стали существенным духовным вкладом в дело борьбы за утверждение идей гуманизма, прав и свобод личности в реальной действительности нашего несовер­шенного мира. И сегодня можно сказать, что Бердяев не только «сын свободы», как он сам себя называл, но и один из ее бес­компромиссных идеологов.

< Попередня   Наступна >