Радник

ГЛАВА XVIII

Тактика

Указания, изложенные по различным вопросам в предыдущих главах этой книги, составляют отдельные части той великой системы, которая называется адвокатским искусством. В настоящей главе я намерен дать несколько кратких указаний о применении этой системы в целом ее объеме, ибо в этом именно, конечно, и заключается сила нашего искусства; сила, не поддающаяся измерению как в самой себе, так и по своим последствиям. Она может решать государственный спор или спор о дамской собачонке, судьбу целой династии или благополучие недобросовестного сборщика податей.

В каком виде представить дело суду — вот вопрос, от которого может и, вероятно, будет зависеть его исход. Изучая знаменитые процессы и в особенности речи лучших адвокатов, мы убедимся, что удачный исход дела во многом зависит от того, в каком виде оно было представлено судьям. Это особенно заметно в защитах Эрскина; его речи получают особую силу благодаря искусному распределению материала и порядку изложения.

Недостаточно уметь «вымотать» свидетеля или сказать интересную речь. Вы можете все-таки оказаться только звонкой погремушкой; и, когда перестанете звонить, перед присяжными ничего, кроме

Возможно, что при всех способностях и всем умении вашем вы не могли извлечь нужных данных из показаний ваших свидетелей. Никакое воображение не в силах создать фактов. Вы можете убедиться к концу следствия, что дело стоит невыгодно для вас. Что же из этого? Надо ли отчаиваться? Никоим образом, если только вы усвоили некоторое умение в искусстве, которому служите. Хороший адвокат при плохих шансах часто оказывается сильнее плохого адвоката с хорошими шансами. Искусство заключается в умении приспособлять свой материал к поставленной себе задаче. Если вы сумеете сделать это так, чтобы в общем ваши данные казались верными, вы должны выиграть. Можно расположить факты так, что они будут казаться значительнее, чем они есть на самом деле, ибо все вещи вообще кажутся большими или малыми по сравнению. Неблагоприятные факты могут принять незначительный вид в силу контраста или, будучи отодвинуты в тень, могут стать совсем незаметными. Возможно, что вы усвоили известную прямоту в обращении к присяжным; что вы не позволяете себе таких доводов, которые могли бы им показаться «недоброкачественными», ваша привычка говорить без обиняков, «напрямик» подчиняет их; вы избегаете всего, что могло бы придать вашим словам вид остроумной игры с фактами, зная, что такое остроумие ценится на суде так же, как чудеса фокусника,— т. е. признается ловким обманом; вы не стараетесь затуманить дело непонятными выражениями, а предоставляете фактам говорить за себя; одним словом, вы говорите простыми словами перед простыми людьми, зная, что задача честной речи в том, чтобы быть понятной слушателями, и что чем легче им вас понимать, тем честнее вы им кажетесь.

Ни закон, ни природа человека не суть точные науки. Считая свидетелей по пальцам, можно сказать, что дважды один будет два, но в судебной арифметике дважды один может быть нуль; мало того, может оказаться единицей против вас.

И присяжные заседатели, взятые в целом, также представляют из себя величину, не поддающуюся точному и безошибочному исчислению. Возможно, что право на вашей стороне, но это еще не есть безусловное основание к тому, чтобы они признали его за вами. Факты могут быть заложены так глубоко, что верхние пласты совсем скрывают их присутствие от рядового наблюдателя. Ваша задача будет в том, чтобы цепью рассуждений и естественных выводов добраться до них через длинные судебные следствия.

Если бы присяжные представляли из себя машину, можно было вложить в нее факты с одного конца и вынуть их из другого в виде готового ответа; все было бы совершенно просто. К сожалению, решения присяжных не создаются этим путем. Прежде всего, надо представить ваши доказательства в правдоподобном виде, затем убедить присяжных, что факты представлены верно или что они могут принять их за верные. Это далеко не так просто, как кажется с первого взгляда. Здесь уже чувствуется первая трудность, если не почувствовалась уже немного ранее. Судья иногда делает попытку согласить стороны еще до судебного следствия. Он может предложить вам не возражать против удаления одного из присяжных или указать иной компромисс, не удовлетворяющий ни вас, ни вашего противника. В таких случаях надо руководиться собственным здравым умом. Вы знаете дело много лучше, чем судья, успевший только пробежать его. Никогда не поступайтесь принципом или интересами вашего доверителя хоть на полушку ради того, чтобы заслужить благоволение председателя, и, главное, помните, что, раз дошло до суда, лучший путь к миру — это бой.

Мне пришлось слышать слова одного необыкновенно проницательного и дальновидного судьи, обращенные к старшему адвокату: «М-р Джонс. По вашей вступительной речи я думал, что истец был вор; теперь вижу, что ответчик дурак; ему придется заплатить; стоит ли затягивать дело дальше?»

Иск был об убытках за противозаконное лишение свободы! Нужно ли говорить, что как первая, так т вторая догадка почтенного председателя оказались неверными. Если у вас нет шансов выиграть дело, вы, конечно, с готовностью пойдете на мировое соглашение; если шансы за вас,  вы  с безупречной любезностью  отклоните всякие предложения.

Следует всегда помнить, что одна из самых трудных сторон адвокатского искусства состоит в умении распознавать побуждения человеческих поступков, а между тем эти побуждения в значительной степени являются руководителями адвоката. Если вам не удастся открыть их, вы будете работать в темноте, и если выиграете дело, то только благодаря какой-нибудь случайности.

Если бы мы могли заглянуть в душу каждого из двенадцати присяжных заседателей, мы, вероятно, нашли бы не менее двенадцати различных оснований их ответа. Этот заранее готов был верить одному свидетелю, тот — другому; третий не верил ответчику, потому что у него был «сомнительный вид»; четвертого подкупило обращение истца; пятый слыхал что-то не к чести одной из сторон,— и так далее, вплоть до двенадцатого, который подал голос «уже заодно со всеми», просто потому, что он очень приятный и любезный человек.

Многое может зависеть от утреннего завтрака или от пищеварения присяжного. У многих присяжных, наперекор всем данным дела, существует представление, что истец всегда должен получить что-нибудь с ответчика. Иные думают, что он должен быть прав, ибо иначе не стал бы возбуждать дело, так же, как подсудимый должен быть виновен, ибо иначе не стоял бы за решеткой.

В большинстве судебных процессов, если не во всех, существует какое-нибудь основное обстоятельство, от которого зависит решение дела.

Это основное обстоятельство надо найти прежде всего и отвести ему надлежащее место. Все доказательства и все факты должны быть подчинены ему. Иногда случается, что место главного обстоятельства занимает другое мнимо существенное обстоятельство. Нечего говорить, что такая ошибка бывает роковой для тех, кто не умеет уберечься от нее.

Возможно, что противник сумеет искусственно сузить предмет спора. Если вы поддадитесь этой уловке, вам будет очень трудно вернуться к первоначальному спору; это вернейший признак, что вы не усвоили азбучных правил судоговорения.

В глазах молодого гения это кажется столь невероятной ошибкой, что никто никогда не мог бы сделать ее. Не ошибается, однако, только тот адвокат, который ничего не делает. Вести судебные дела не так просто, как бить в барабан; если бы можно было рассказать все ошибки опытных адвокатов, то начинающий сказал бы, что опыт оставляет их очень несовершенными и что наше искусство скорее притупляет, чем развивает наши способности. Ошибки более всего сознаются теми, кто уже почти не делает их. Несомненно одно: совершенство недоступно для адвоката; все, что мы можем сделать,— это научиться немногому, отучившись от очень многого.

Оратор может идти разными путями во вступительной речи. Прямой путь ближе всего ведет к решению. Известный навык в риторике, необходимый для того, чтобы самая речь была приятна присяжным, и умение расположить доказательства так, чтобы все намеченные вами обстоятельства казались верными,— вот признаки искусного вступления.

Примут ли присяжные ваше толкование фактов или нет, это почти всецело зависит от вашего умения; чтобы достигнуть этого, надо согласовать между собой собранные доказательства и придать вашим толкованиям вид действительных фактов; художник сказал бы — это искусство мешать краски.

Представим себе молодого адвоката, достигшего великого успеха в умении добиваться ответов от свидетелей на свои вопросы. Такие молодые мастера далеко не редкость. От него, однако, не будет большой пользы, если он станет высыпать свои доказательства перед присяжными, как сор из тележки. Надо, чтобы доказательства являлись перед присяжными в таком порядке, чтобы вывод ясно складывался из фактов. Например: есть ли смысл в перекрестном допросе о добросовестности свидетеля, когда указанные им факты удостоверены людьми несомненно добросовестными? Вы можете быть и «жестоки», и «сильны» с ним сколько угодно,— присяжные скажут, что вы губите дело. Жестокость не есть сила, и сила редко бывает жестокой.

Правда, в заметках стряпчего сказано, что надо «вывернуть свидетеля наизнанку»; допустим, что это удалось вам; но кто дал вам право во имя сомнительной нравственности свидетеля ломать ноги истцу?

Это — плохая тактика. Чем больше «жестокой силы» будет в вашем допросе, тем больше окажется сумма убытков.

Предположим, однако, что, несмотря на молодость, наш адвокат разумный человек и не станет выворачивать свидетеля. Он попытается сделать что-нибудь более искусное.

Этот свидетель имеет особую ценность для нашего адвоката: за его правдивость поручилась противная сторона. Все, что вам удастся извлечь из него в опровержение показаний других свидетелей вашего противника, будет иметь огромное значение. В этом отношении указания на его сомнительную добросовестность могут вам пригодиться. Ваше обращение с ним входит в тактику судебного боя, и, смотря по тому, будете ли вы с ним обходительны или резки, вы сделаете его свидетелем за вас или против вас.

Есть один способ вести дело, который почти безошибочно ведет к проигрышу. Это — игривый способ. Адвокат, который, выражаясь грубо, ломает дурака, кончит тем, что оставит в дураках своего доверителя. Истцу мало проку от ваших шуток: ему не смех нужен, а возмещение понесенных убытков, а со стороны ответчика шутки — плохое возражение против фактов. Я часто слыхал, что можно вышутить дело на суде, но никогда не видал, чтобы кто-нибудь это сделал. Ни один судья не допустит этого, если только не ставит шутовство выше правосудия, и я никогда не встречал таких шутов и присяжных, которые были бы способны просмеять права тяжущегося человека. Правда, вы легко можете вышутить свое собственное дело, и если у вас нет шансов на успех, пожалуй, лучше провалить его со смехом, чем со слезой; но смех не должен быть причиной провала.

Этими указаниями я отнюдь не хочу умалить значение юмора, о силе которого говорил выше.

Заметим также, что серьезное отношение к делу не должно переходить в похоронное обращение. Умение заключается в том, чтобы найти непринужденную середину между указанными крайностями. Нет нужды держаться так, как будто вы шествуете под заглушенный барабанный бой траурного марша; присяжные любят быстрый ход и свежий воздух. Держите их в бодром настроении, если хотите получить изрядную сумму убытков. Помните, что они раздают не свои деньги, а чужие, и чем больше бодрости вы сумеете внушить им, тем щедрее они будут в своем решении; убытки иногда растут под влиянием некоторого обаяния адвоката над присяжными.

Не могу не сказать нескольких слов о том, что постоянно выглядывает из портфеля адвоката, как бы тщательно ни старался он его захлопнуть; это — слабый пункт вашего иска; что бы вы ни делали, вам не спрятать его. Если вы хотите, чтобы он принес вам как можно больше вреда, предоставьте вашему противнику извлечь его напоказ. Если хотите, чтобы он предстал перед присяжными в наиболее для вас благоприятном виде, укажите на него сами. Человек всегда относится с большей нежностью к своим, чем к чужим слабостям.

При умелом обращении слабый пункт может иногда быть обращен в преимущество. Насмешка противника над бедностью или несчастьем вашего доверителя послужит к его облегчению, нравственному и материальному. «Но,— скажет с негодованием иной юноша, по своей невинности еще не знающий ошибок,— кто же станет смеяться над такими вещами?»

Погодите, пока не увидите иска какого-нибудь бедняка к железной дороге; или человека, который много лет тому назад имел несчастье попасть под суд. Это ошибка, хуже которой быть не может, но это не значит, что ее не бывает. Это больше, чем ошибка; это самое подлинное издевательство; но существуют клиенты, которые и за это готовы платить деньги. Попытки вызвать предубеждение обыкновенно вызывают сочувствие. Ничто так не вредит речи или перекрестному допросу, как раздражительность.

Люди часто говорят: «Адвокатское искусство есть природный дар; его нельзя создать по заказу». Это верно; это во многих смыслах дар; все ваши способности суть дары природы. Средняя пригодность к ведению судебных дел есть дар, но умение вести их сообразно правилам искусства не есть дар. Это — плод тщательных наблюдений и работы над собой. Надо знать, на что «охотнее идут» присяжные; какой слог сильнее действует на них; какое обращение им любезнее, какие рассуждения всего для них доступнее. Если вы не величайший мастер перекрестного допроса в мире, из этого вовсе не следует, что вы должны задавать свидетелям опасные вопросы; если вы не величайший оратор, это не значит, что вы имеете право говорить не то, что надо, или просто заниматься пустословием. Горе клиенту, если его поверенный без нужды оскорбит чувство свидетеля! Если даже необходимость заставляет вас задать тягостный для свидетеля вопрос, присяжные будут смотреть на вас с неудовольствием; и если вы не сумеете смягчить содержание вопроса вашим обращением, они будут смотреть на вас, как на жестокого врача, находящего удовольствие в болезненной для больного операции, который, если бы пришлось, с такой же жестокостью обошелся бы и с каждым из них.

Но как быть с противником, который сам не щадит? Ответ простой. Отвечайте ему суровым молчанием. Не подражайте ему, чтобы не лишиться тех выгод, которые принесли вам его недостойные приемы. Пусть присяжные видят ваше терпение в тяжелом положении: они своевременно дадут награду вашей сдержанности перед судом.

Если же вы признаете разумным коснуться нападок противника, сделайте это так, чтобы затронуть не только негодование, но и сострадание присяжных; ни в каком случае не увлекайтесь желанием отомстить за своего клиента личными нападками на противника: вините во всем наставления, навязанные поверенному, а не его самого. Это прямая дорога к карману его доверителя.

Есть другое обстоятельство, заслуживающее внимания. Адвокаты часто затрудняются перед вопросом: следует ли вызывать свидетелей? Скажу прежде всего, что это вопрос, который поверенный должен решить сам. Стряпчий может только помешать ему в этом. Он должен только отметить, что могут показать свидетели. Вызов их зависит от адвоката. Не бойтесь обычных нареканий: «Отчего не спросили наших свидетелей?» Вопрос решается безошибочным критерием: «Безусловно ли необходимы их показания?» Если нет, никогда не следует жертвовать правом возражения. Есть и другое соображение: если даже они могут быть полезны, не будучи безусловно необходимы, могут ли они выдержать испытание перекрестного допроса? Они могут казаться превосходными на бумаге и, тем не менее, могут провалить вас на суде. Свои свидетели всегда представляют известную опасность, особенно если их больше, чем нужно.

В виде общего правила можно сказать, что показание их не имеет значения во всех тех случаях, когда можно спорить о том, нужно их вызывать или нет.

Но, если свидетели вызваны, может ли иметь значение порядок их допроса? — Несомненно, и значение большое. Вы можете проиграть дело по недостатку связи и последовательности в их показаниях. Одни и те же вещи имеют очень неодинаковый вид, когда расставлены в порядке и когда брошены в кучу.

Надо сделать все, что в ваших силах, чтобы произвести желательное впечатление. На сцене все мелочи бывают рассчитаны самым тщательным образом; если этого не сделано, характеры действующих лиц и эпизоды драмы получат лишь слабое изображение. Зрители будут разочарованы в своих ожиданиях; и если в дополнение к неудачному распределению эпизодов ваши актеры будут появляться на сцене без твердо намеченного порядка, я сомневаюсь, чтобы слушатели могли следить за ходом развития пьесы, как бы ни было на самом деле хорошо ее содержание.

Следует, конечно, вызывать свидетелей в таком порядке, в котором их показания должны произвести наибольшее впечатление на присяжных. Для этого надо разместить отдельные обстоятельства, хотя бы самые ничтожные, сообразуясь с общей задачей. От этого зависит все; в том, что входит в вашу работу, случаю не следует уступать ни единой частицы. Ваш труд может завершиться стройным зданием или создать бесформенную кучу, смотря по тому, сумеете ли вы привести в порядок или перемешаете установленные вами данные.

Можно также принять за правило, что в тех случаях, когда вашего клиента изобличают в какой-нибудь ошибке или высказывают против него такое предположение, которое нельзя не опровергнуть,— он не только должен быть допрошен раньше всех других свидетелей, но и его возражение против приписываемого ему поступка должно быть сделано им при самом начале его объяснений перед судом. Отсрочка будет казаться желанием уклониться от возражения, а такое желание — сознанием вины. То, что составляет главный пункт в вашем плане ведения дела, должно, по общему правилу, быть выдвинуто вперед главным действующим лицом. Основания этого требования понятны для всякого; впечатление, произведенное на присяжных с самого начала, будет сильнее и более прочно, ибо этим самым от него будет соответственно отдалено возражение противника.

Я уже говорил о том, как важно соблюдать последовательность во времени; не менее важна последовательность по значению обстоятельств. Установив основной факт в центре, следует представить свидетелей; их показания должны не только подтвердить этот факт, но и скрепить его так, чтобы данные дела, плотно примыкая одно к другому, взаимно поддерживали себя, как части искусно построенного свода, способного выдержать всякую тяжесть.

Цель ваша при представлении доказательств не ограничена подтверждением основной мысли; вы можете сделать еще нечто другое, если выступаете со стороны ответчика. Всмотревшись в доказательства, представленные другой стороной, вы можете расположить свои с таким расчетом, чтобы они не только были в контрасте с теми, но и казались бы более правдоподобными.

Все это, конечно, мелочи, но мелочи иногда имеют огромное значение в искусстве, а в суде их ценность бывает неисчислима.

Говоря о ценности свидетельских показаний, не следует забывать, что, если, выставляя ваших свидетелей после доказательств вашего противника, будь то истец или ответчик, вы начинаете с лучших и постепенно будете спускаться до самого худшего, ваши шансы будут уменьшаться в той же постепенности и в конце концов будет казаться, что исход дела находится в зависимости от оценки показаний ничтожнейшего из ваших свидетелей. Ваши доказательства, так сказать, сойдут на нет перед глазами присяжных, а вы будете только недоумевать, отчего они так качают головами.

Люди, мало знакомые с превратностями судебного заседания, думают, что председатель исправит все это. Это возможно, но тот, кто надеется, что председатель сделает за него его дело,— плохой адвокат. Ибо в сущности вещей председатель есть не что иное, как тринадцатый присяжный, и не властен утверждать или отвергать силу доказательств.

Показание свидетеля может быть очень сильным, хотя бы он утверждал только один факт, и очень слабым, хотя бы он утверждал их полсотни. Если вы измеряете ценность его объяснений по количеству сообщаемых им фактов, то можете с таким же успехом по его росту определить силу его показаний.

Если с вашей стороны будут один за другим являться плохие свидетели, присяжные придут к заключению, что ваши требования или возражения недостаточно обоснованы; это ослабит и более сильные показания других свидетелей; поэтому, если между вашими свидетелями есть и надежные и плохие, начинайте со слабейших. Последовательность времени или логический порядок могут заставить вас уклониться от этого соображения; но вообще следует всегда стараться, чтобы за слабым следовало сильное.

Предположим, что с обеих сторон выставлены свидетели приблизительно одинаковой ценности и нет необходимости соблюдать последовательность времени; есть ли основания к тому, чтобы один свидетель был спрошен раньше другого? Без сомнения. Не все в равной мере готовы выдержать перекрестный допрос. Если вы начали с одного из более слабых в этом отношении и он под влиянием волнения начинает заикаться и бормотать, вы уже оказали по крайней мере две плохие услуги своему клиенту: вы почти погубили его дело в глазах присяжных и вы дали столько бодрости вашему противнику, что он будет допрашивать следующих с удвоенной энергией; если, наоборот, вы начнете со свидетеля, умеющего выдержать перекрестный допрос, вы получите противоположные последствия. Как ни обидна бывает неудача в перекрестном допросе чужих свидетелей, еще обиднее неудача своих перед перекрестным допросом противника.

Еще соображение, которое не следует забывать. Рассказ, переданный по частям, несколькими свидетелями, убедительнее, чем тот же рассказ, повторенный каждым из них. Он будет казаться более правдивым и даже будет иметь вид безусловно верного; тогда как его повторение, особенно с передачей подробностей, часто придает ему вид лжи. Рассказ по частям имеет еще одно преимущество: он суживает площадь приложения перекрестного допроса.

В одной из предыдущих глав я уже говорил о борьбе против предвзятых мнений в среде присяжных; здесь будет нелишним сказать, что, если ваш противник пытается вызвать в них предубеждение, вам придется прибегнуть к некоторым особым манерам, чтобы противодействовать этой довольно обычной тактике. Вы не должны приносить своего клиента в жертву недобросовестным адвокатским приемам. Если ваш противник играет на слабостях присяжных, вы сделали бы ошибку, положившись всецело на силу их здравого рассудка.

Одно может затронуть их интересы, другое шевельнет в них сочувствие. Надо брать людей такими, какие они есть, особенно на скамье присяжных. Если при указанных условиях вы не станете считаться со свойственными им наклонностями и будете обращаться только к их разуму, вы окажетесь в положении простака, у которого вытащили часы, пока он смотрел на воздушный шар.

Случается слишком часто, что против вас в составе присяжных соединяются, хотя и в неравных силах, невежество, предубеждение и чувствительность. В победе над ними — величайшее искусство и величайшая заслуга адвоката.

Много говорят о «последнем слове» (здесь разумеются возражения поверенного в гражданском споре, а не объяснения подсудимого), но никто не станет спорить о том, как много оно значит в устах настоящего адвоката. В нем и созидательная, и разрушительная сила. Поле битвы свободно, противодействия нет. Оно может вырвать с корнем доводы противника, рассеять его доказательства, смести все, им созданное; но оно не может и дать последние законченные черты его картине. Все зависит от знания адвоката. В этом отношении знание еще важнее, чем талант; знание обнимает как самые доказательства, так и умение представить их в наиболее выгодной системе. Если за вами последнее слово — все: доказательства, доводы, предубеждения, симпатии, все в вашей власти; насмешка, укоры, убеждения готовы служить вам. При равенстве прочих условий нужно очень плохо знать адвокатское искусство и человеческую природу, чтобы не выиграть дела.

Это наводит меня на другой предмет, не лишенный значения в наше время, при проявившейся склонности к замене присяжных коронными судьями.

Пусть не удивится читатель, если я скажу, что коронный судья больше поддается предубеждениям, чем присяжные заседатели. Хотя милорд никогда не поверит в возможность подобной слабости с его стороны, он, однако, будет стараться выказать себя свободным от предубеждений, и в этом спасение адвоката. Предубеждения присяжных сглаживаются некоторого рода умственным трением; они могут даже вполне нейтрализовать друг друга. Всякое прямое нападение на предрассудок заранее обречено на неудачу. Предубеждение неуязвимо для логики; но это не значит, что в вопросах, решаемых на основании доказательств, было бы бесплодно обращаться к рассудку. Надо помнить, что судья проникнут высоким чувством чести и хочет казаться беспристрастным. В этом защита против тех слабостей, которым не чужды бывают и благороднейшие умы.

Остается, однако, вопрос: в каком виде представить ему дело? Нужны ли здесь другие приемы, чем перед присяжными?

Я отвечаю: безусловно, нет. Для судьи дважды два четыре, как и для присяжного. Если есть разница, то только тогда, когда присяжные определяют убытки по чувству и поддаются желанию быть щедрыми в ущерб справедливости. Надо говорить так, чтобы судья мог отчетливо видеть ваши факты, усвоить ваши соображения и согласиться с вашими выводами. В этом отношении задача легче перед ним, чем перед присяжными, потому что его ум, благодаря долгому опыту, изощрен в разборе доказательств и в оценке их значения для дела; от вас требуются ясность, сжатое изложение и расчет в распределении материала.

Заметим, что он скорее сумеет различить, представляете ли вы факт таким, каков он на самом деле, или придаете ему ложную окраску; присяжных легче провести в этом отношении. В чистом деле всегда следует держаться первого приема; второй с несомненностью покажет, что, хотя дело честное, вы не умеете честно вести его. Это плохой прием.

Поле рассуждений шире перед присяжными, чем перед судьей.

В первом случае вы ограничены только одним условием: вы не должны говорить о вещах, не имеющих отношения к делу; во втором — лучше сдерживать свои рассуждения в более строгих границах того, что требует неумолимая логика.

Присяжные представляют более тяжеловесное целое, чем судья,— и, чтобы привести их в движение, нужно большее усилие. Но, раз толчок получен и движение началось, они сметут многие незначительные препятствия, которые перед более критически настроенным умом потребовали бы объяснения.

Из этого следует, что как перед судьей, так и перед присяжными искусное распределение доказательств наряду с ясными выводами из простых рассуждений суть лучшие средства на пути к цели.

«Последнее слово» также имеет не менее значения перед судьей, чем перед присяжными. Милорд во многом, очень многом, остается таким же человеком, как и все; он не одарен ни способностью интуитивного прозрения во мраке, ни сверхъестественным откровением о данных дела. Бывает, что и для его разума оказываются нелишними услуги вашего рассудка.

Следует также сказать несколько слов о том, что называется le redicule (смешное). Это незаменимое средство против недобросовестных аргументов; оно действует с такой быстротой, что противник оказывается разбитым вдребезги, прежде чем успел сказать: была молния!

Умение сделать противника смешным не следует смешивать с поношением или бранью.

Чтобы позволить себе этого рода роскошь, надо быть очень уверенным в прочности своего дела. «Ругай чужого поверенного, когда нет своих доказательств» — это правило есть вернейший путь к тому, чтобы уничтожить свою репутацию как адвоката и отказаться от надежды когда-либо составить себе такую, которую стоило бы сохранить.

Когда оратор пышет пламенем, клиент заслуживает сожаления. Это паровоз, который пыхтит с шумом и с силой, но вращает только маховое колесо, не двигая поезда. Чтобы уметь изящно издеваться, надо обладать тонкой впечатлительностью к несообразностям и способностью сопоставлять их в смешном контрасте. Это создает юмор, а иногда вызывает и негодование и презрение к изображенному.

Образцом этого умения могут служить некоторые отрывки из речи лорда Лоборо по законопроекту Фокса о распространении противоправительственных произведений (Fox Libel Akt 1792г. См. I.Stevens, Hist. of the Crimin. Law, II, 298 и след. Слово Libel переведено здесь в том значении, которое соответствует частному случаю), предоставившему присяжным решение вопроса о составе преступления в делах этого рода. Судьи были против проекта, ограничившего в известной доле присвоенную им власть. Лорд Лоборо сказал: «В борьбе председателя и присяжных за право судить о составе преступления они забывают вопрос о вине или невиновности подсудимого, и присяжные легкомысленно выносят оправдательное решение, чтобы показать судье, что они сильнее его. Необходимо предоставить им право входить в обсуждение цели печатного произведения: иначе всякое свободное рассуждение о политических предметах и даже о текстах Св. Писания может быть подведено под понятие противоправительственного произведения... Неужели судьи должны сказать присяжным: "Вы должны признать подсудимого виновным, ибо доказано, что рассматриваемое произведение напечатано им, а когда мы будем объявлять приговор, вы узнаете, есть ли в его деянии состав преступления..."? Вы говорите, присяжные не в состоянии различить истинный характер произведения, признаваемого преступным, и этот вопрос должен быть предоставлен просвещенной оценке судей. В суде Old Bаilеy альдермен г. Лондона заседает в составе присутствия рядом с верховным судьей Королевства. Мало того, дела этого рода в графствах разбираются помощниками, сведущими только в борзовой охоте, без всякого участия настоящих судей. Одна нелепость влечет за собой другую; всем известно, что в числе присяжных особого состава, которых вы признаете непригодными, большая часть — те же судьи, и вы хотите отнять у них всякую власть на скамье присяжных, предоставляя им за судейским столом и решение о виновности, и приговор о наказании».

«Не повторяйтесь». Это хорошее правило. Еще лучше: устраняйте себя из дела вообще. Но необходимо повторять ваши соображения, пока присяжные не усвоят их. Это надо делать, меняя выражения и оборот мыслей. При этих условиях повторение будет приятно, а не утомительно. Нет ничего привлекательнее разнообразия, ничего более занимательного, как обозрение интересного предмета с разных сторон, особенно когда вы хотите составить себе общее представление о нем, заслонив вместе с тем некоторые его части.

Но, позвольте, скажет встревоженный читатель, как могу я узнать, поняли присяжные или нет? Ответить нетрудно: следите за поплавком!

Что может быть скучнее, как ехать по давно знакомой дороге? Уже второе путешествие теряет интерес и оставляет гораздо более слабые впечатления, чем первое. Но как же повторять, не повторяясь? Подражайте великим мастерам и, когда хотите высказать существенное положение, ведите к нему присяжных. Подготовьте слушателей к тому, что хотите запечатлеть в их представлении. Надо задержать их внимание, задеть их ожидание, оживить воображение, поддразнить любопытство; и этого мало; вы должны одарить их приятным ощущением удивления. Но как же сделать все это? Иной раз — одним вопросом; в другой раз — возгласом, паузой, жестом, изменением голоса. Как — это не важно; лишь бы было достигнуто нужное впечатление; а раз оно произведено, оно уже не требует повторения.

Не теряйте времени на несущественные подробности; «терзая неохотное ухо сонного человека», вы можете только вызвать в нем раздражение и сделать его неспособным ко вниманию, когда перейдете к существенному. Вы не в силах пробудить его ослабевшее внимание, и дело, которое могло быть выиграно при умелом его ведении, будет проиграно из-за несоблюдения азбучных требований искусства.

«Грациано говорит бесконечное количество пустяков... Его рассуждения похожи на два зерна пшеницы в двух четвериках отрубей; ты будешь целый день искать, пока найдешь их, а когда нашел, увидишь, что не стоило их искать» (Шекспир. Венецианский купец, I, 1).

Говорить о ненужных подробностях — большая ошибка; еще хуже вызывать ненужных свидетелей, ибо это опасная ошибка. Они могут впасть в противоречие между собой, а противоречие в пустяках оставит в присяжных такое же впечатление, как если бы оно касалось существенных обстоятельств; они бросят тень сомнения на все дело. Замечу, что, разбирая показания свидетелей противника в первой речи или в возражении, часто бывает целесообразно идти от последнего к первому, при том условии, конечно, что они были представлены им суду в известной логической последовательности. Можно заранее сказать, что последний свидетель даст сильное показание против вас и произведет известное впечатление на присяжных. Он в некотором роде замок свода. Начинайте же с него. Торопитесь уничтожить произведенное им впечатление; всякий удачный удар против него будет иметь большое значение; он иногда поможет справиться и с другими, а вместе с тем, по мере хода вашей речи, грозное показание будет все более теряться из виду, пока, наконец, при успешном развитии ваших рассуждений, не исчезнет совсем. Мне часто приходилось видеть, как адвокат напоминал присяжным улику, забытую его противником. Это плохая тактика.

Что прошло, то прошло; никогда не следует останавливаться на обстоятельствах, не затронутых противником и не требующих опровержения. Вы можете тем самым безо всякой нужды придать им кажущееся значение.

Предположим, что в деле было несколько свидетелей второстепенной важности. Если вы станете разбирать их показания порознь, вы подтвердите за каждым некоторую долю значения. Скажите: «О прочих свидетелях не стоит говорить; они ничего не доказывают, а если бы и доказывали что-нибудь, их слова не стоят спора».

Не говоря уже о красноречии Эрскина, нельзя не восхищаться некоторыми особыми приемами в его речах. Возьмем для примера дело Томаса Гарди, судившегося в Лондоне за государственную измену в 1794 году.

Чтобы постепенно подготовить присяжных к своему требованию об оправдании подсудимого, он говорит:

«Государственная и правительственная власть страны опирается на всех подданных; я надеюсь, что мне никогда впредь не придется выслушать перед лицом суда, что мирное разъяснение народу его законных преимуществ есть посягательство против власти государя. Те, кто говорит это,— худшие враги короля. Нельзя не назвать в высшей степени опасной ту государственную теорию, которая утверждает, что верховной власти грозит крушение всякий раз, когда народ слышит правду о своих правах, что, созывая граждан для обсуждения этих прав, те, кто это делает, ведут к неизбежной гибели монарха».

В этом отрывке, как и во всех других рассуждениях оратора, основная мысль повторяется не повторением слов, а новыми изящными оборотами, и благодаря этому вместо одной мысли в словах его как будто слышны две или три.

В другом месте он говорит:

«Г-да присяжные. Я не обязан отстаивать каждое слово. Некоторые выражения нельзя не назвать неуместными; это опрометчивые, зажигательные выражения; но, рассматривая все в целом, допуская даже, что это написано подсудимым, я не вижу ничего, что изобличало бы в нем какие-либо преступные намерения».

По этим примерам можно видеть, с каким старанием и умением готовил свои защитительные речи великий адвокат. Вот настоящее искусство.

Считаю нелишним привести здесь одно место из «Жизнеописаний канцлеров» (сочинение лордf Дж.Кемпбелла «The Lives of Chancellors», касающееся речей, вызова свидетелей и перекрестного допроса. Автор говорит о защите лорда Георга Гордона, обвинявшегося в государственной измене («State Trials» - официальный сборник).

«Выбор первого защитника,— говорит лорд Кэмпбелл,— был неудачен. Г-н Кеньон (впоследствии лорд Кеньон), будучи вполне сведущим в тонкостях вещного права и в практике гражданского процесса, не обладал ораторским талантом и совсем не знал конституционных законов. Возражая обвинителю, он произнес безукоризненно честную, но малоубедительную речь; когда он кончил, друзья лорда Георга были в отчаянии. По установившемуся обычаю, Эрскин должен был говорить немедленно за ним; но он, ссылаясь на один прецедент из "Государственных процессов"', просил разрешения отложить свою речь до представления доказательств. Суд согласился; было допрошено множество свидетелей, но их показания о действиях подсудимого были значительно ослаблены перекрестным допросом о действительном характере беспорядков».

Привожу следующий отрывок ради контраста:

«Эрскин начал речь около полуночи и, разогнав мгновенно усталость присяжных, судей и всех присутствовавших, точно вдохновил их какой-то особой высшей жизнью; они слушали, как будто его устами говорил небесный разум, снисшедший на землю, чтобы разъяснить им дело».

Далее автор рассказывает, как оратор изложил действующие законы не для того только, чтобы передать их содержание, но и для того, чтобы «искусно приспособить выдвинутые им положения к тем фактам, о которых ему предстояло говорить».

Правда, это говорится о талантливейшем из адвокатов, когда-либо выступавших в английском суде; но я привожу эти отрывки не ради таланта оратора. Я хотел только показать на его примере и подтвердить ссылкой на высокий авторитет лорда Кэмпбелла, что умение, искусство представить обстоятельства дела имело здесь еще больше значения, чем даже несравненное красноречие оратора. Это умение Эрскин мог, конечно, приобрести только тщательным изучением великих мастеров, особенно Цицерона и Бурка. Чему научился Эрскин, тому могут научиться и другие; а те, кто не обладает каким-либо сверхъестественным ораторским талантом, могут, если только не вовсе лишены способностей, усвоить достаточную легкость речи для своих более скромных задач, изучая со вниманием те приемы, которыми он пользовался с таким успехом.

В заключение можно напомнить, что среди всех трудностей, окружающих адвоката, сдержанность будет его лучшим спутником, а здравый смысл — надежнейшим руководством.